Представление о двадцатом веке

Лишь две мысли вызывали страшные опасения управляющих. Во-первых, они боялись внешнего мира. Для них он начинался там, где кончался Аннебьерг, а именно с ужасной проселочной дороги, к которой разрешали приближаться только самым старшим и пользующимся наибольшим доверием воспитанницам, и только тогда, когда им положено было полоть или поливать дальние клумбы, где дамы распорядились посадить большие кусты чайных роз, чтобы посетители еще на подступах к интернату чувствовали, что здесь обитель невинности. Посетителями были в основном посыльные, которые привозили в Аннебьерг молоко и всякую бакалею, и все они были примерно одного возраста с фрёкен Смек и Стрём — им было за пятьдесят, и связано это было со вторым опасением дам-управляющих. Их вторым опасением, вторым и последним, была чувственность девушек, к которой они относились как к болезни, чему-то вроде туберкулеза. Среди множества миссий, которые, по их мнению, должен выполнять интернат, одной из главных была роль некоего санатория, где девочки могли бы восстановиться после приступов чувственности, и для профилактики рецидивов применялись два различных метода. Первый заключался в использовании фрёкен Смек ее миссионерского голоса, которым она в свое время громко задавала такт гребцам на реке Янцзы и которым она теперь пользовалась, когда нужно было прикрикнуть на пару воспитанниц, которые оказывались слишком близко друг от друга:

— Что вы тут третесь друг об друга!

Метод этот был весьма действенным, и стоит к тому же добавить, что обе дамы каждое утро обязательно заглядывали в банные помещения, где старшие девочки мыли младших, и частенько без предупреждения наведывались в дортуары. Вторым методом был строжайший запрет покидать интернат. У некоторых воспитанниц были какие-то родственники, к которым они могли бы съездить, но даже им не часто разрешали отлучаться. Совместные выезды за пределы интерната также устраивались крайне редко. Отправлялись, как правило, на пляж или к ближайшим достопримечательностям, выбирая при этом какие-нибудь заброшенные памятники, где обычно было безлюдно, руины крепости, рунические камни или древние погребения. Фрёкен Смек в этих поездках неизменно вспоминала свою жизнь в тропиках, а фрёкен Стрём, подобно шустрой охотничьей собаке, бегала взад и вперед по периметру стайки девочек, добросовестно оберегая их от окружающего мира, который не ровен час преподнесет сюрприз и нашлет на них то, чего дамы опасались больше всего, — мужчину.

Большинство воспитанниц нисколько не возражали против такой жизни, было бы бестактно и ошибочно начать возмущаться тем, что, ах, как же так, бедные девочки не видят мальчиков. Представление о том, что разделение полов наносит огромный, непоправимый ущерб, получило широкое распространение значительно позже. К тридцать девятому году оно еще не сформировалось, и уже тем более так не могли думать девочки в Аннебьерге, которым пришлось пережить немало неприятного с мужчинами, так что они гораздо лучше чувствовали себя здесь, в безопасности.

Для Марии Йенсен в эти годы все складывалось как нельзя удачнее. Она стала любимицей управляющих и во всех отношениях образцовой ученицей. Уже в самый первый день она отдала им свой полицейский шлем. Шлем оказался у нее с собой, потому что у копенгагенской полиции давно уже появилась новая форма и все сочли шлем Марии не иначе как старым хламом. Никому и в голову не могло прийти, что эта хрупкая заплаканная девочка когда-то пробила голову одному из их сослуживцев, чтобы заполучить этот шлем, и поэтому они не стали отбирать его у нее. Когда Мария оказалась в интернате, она отдала шлем фрёкен Стрём, которая повесила его на крючок у себя в кабинете. Там он и остался, потому что Мария позабыла о нем и ей даже не приходило в голову попросить его вернуть. Зато она отрастила длинные белокурые локоны, лицо посвежело, ноги загорели, голубые глаза засияли, и в общих чертах она стала соответствовать представлению управляющих дам, да и нашему, о заблудшей маленькой девочке, которую удалось спасти. Утренние, вечерние и застольные молитвы она читала бойко и по просьбе начальниц стала петь первым голосом на общих песнопениях. Через несколько дней после прибытия в интернат она начала лепетать, как маленький ребенок, и время от времени игриво притворяться, что еще не вполне научилась произносить все звуки, и в целом казалось, что в Аннебьерге, где было почти все то, что отсутствовало в Кристиансхауне, она заново проживает свое детство, которого у нее толком не было, потому что Анна, вместо того чтобы заниматься дочерью, искала свое собственное детство.