Представление о двадцатом веке

Чувства Карстена в эти дни очень напоминали всё то, что он уже переживал в Сорё. Именно из-за этого он задержался там на неделю — он вдруг осознал, что время неумолимо. Не исключено, что какой-нибудь другой человек взглянул бы на белую виллу другими глазами, но Карстена нам не изменить. Его здесь встретили — вздыхая и жалуясь, и одновременно молча и подавленно — следы минувших дней и боль от понимания, что дни эти никогда не вернутся, что они прошли, забрав с собой его детство, которое теперь, в эти минуты, стало казаться ему спокойным, убаюкивающим плаванием по морю беззаботности. Эта тоска по вымышленному прошлому останется с Карстеном на всю жизнь и со временем превратится в светлую, едва уловимую печаль. Отчетливая боль чувствовалась лишь в первые несколько дней после возвращения. Потом ей на смену пришло нечто иное — какое-то особое чувство невесомости. Карстен не знал, что такое же чувство испытывали его одноклассники и тысячи других выпускников по всей Дании. Как раз в эти дни все они сделали одно открытие — они ничего не весят. Они просыпались утром после пирушек по поводу окончания школы в полной уверенности, что сейчас умрут. Страдая от смертельного похмелья, они думали, что теперь навечно забальзамированы алкоголем, и тем не менее поднимались с постели, вставали на ноги, и тут замечали, что они бодры и подвижны, и не просто в хорошей форме для таких-то, как они, мумий, но полны жизни и, как бы точнее сказать, — свободны? Никакой ответственности, никого начальства и никаких обязательств. Казалось, они внезапно стали взрослыми, так, как это бывает в мечтах, перешагнули все границы навстречу Свободе — и это чувство свободы приподнимало их над землей, нарушая закон гравитации и отрывая от родителей.

Хотелось бы добавить, что ощущение это отрывало их и от действительности, ведь оно, конечно же, представляло собой не что иное, как вакуум, пустоту, турбулентность, которые на некоторое время создавали иллюзию парения. Для Карстена эта иллюзия длилась совсем недолго, меньше, чем для других. Ему казалось, что он подпрыгивает на месте, отталкивается ногой, повисает на секунду в воздухе, парит, а потом падает. В Дании сороковых годов так много несвободы, что свободу можно изобразить только как небольшой подскок.

Приземлился он на застекленной веранде, которая была пристроена к дому в его отсутствие, и, когда он зашел в этот сад с тропическими растениями и стеклянными стенами, в голове его мелькнула мысль о том, как его матери пришлось унижаться и на что ей пришлось пойти ради этой веранды, и только в самый последний момент ему удалось отогнать эту мысль — до того как перед его внутренним взором пронеслись сцены из детства, которые он наблюдал в спальне Амалии через проделанные Карлом Лаурицем в стене отверстия.

Возможно, именно для того, чтобы пробудить эти воспоминания, Амалия назначила ему встречу здесь, на веранде, возможно, чтобы создать нужное настроение, напомнив ему о прошлом, потому что, конечно же, говорить она собиралась о будущем. А оно повинуется закону всемирного тяготения, действие которого лишь ненадолго было приостановлено, — таково уж будущее Карстена, оно все равно что закон природы. Оно допускает небольшие девиации, но в целом никаких серьезных поворотов быть не должно. На первый взгляд, у него есть возможность выбора. Амалия сказала, что она так рада возвращению своего взрослого мальчика, одинокой женщине ведь нелегко живется в большом городе — это некоторый намек на зимний сад и на догадки Карстена о том, что именно живущая в Копенгагене одинокая женщина, то есть Амалия, должна была пережить, — но теперь ей будет легче, уже одно сознание того, что он здесь, того, что она будет каждый день его видеть (тут она украдкой взглянула на него, чтобы проверить, а не бродят ли у него в голове ужасные мысли об отъезде из дома), теперь она снова может чувствовать себя спокойнее, теперь она знает, что есть человек, то есть это он, ее дорогой сынок, который будет ухаживать за ней, если она снова

заболеет. Карстен молчит и согласно кивает, и тут Амалия переходит к тому, о чем на самом деле все это время и шла речь. Она говорит, что да, мой мальчик, так уж устроено, что испокон веков для детей из солидных семей существуют только три сферы деятельности: армия, церковь и государственная служба. Она вопросительно смотрит на Карстена, но никаких вопросов у него на самом деле нет. Парение закончилось, он снова оказался на земле.

Он будет изучать юриспруденцию, конечно же, как иначе? Очень скоро он отправится в университет, но сначала надо как-то разобраться с одним вопросом: уже сейчас, в июле, вскоре после окончания Академии, его начала мучать мысль о том, как бы не потратить время зря.