Представление о двадцатом веке

Однажды они приняли внезапное решение, собрали и привязали к велосипедам вещи и отправились за город, и спали там в палатке, хотя вполне могли бы остановиться в гостинице. Сначала они направились на юг. Вокруг пели жаворонки, а Карстен с Марией целый день ехали вдоль разрушающейся стены, которая когда-то окружала поместье Темный холм, потом они оказались на юге Фюна и в какой-то момент остановились перекусить на площади в Рудкёпинге у памятника великому физику Эрстеду. Они миновали рыбацкую деревушку Лаунэс, куда теперь была проложена асфальтированная дорога, затем проехали через город, в трактире которого жаждущий мести Рамзес, дедушка Марии, нашел своего отца, и от всех этих площадей, рынков, домов и стен струилось прошлое, взывая к ним, но слишком поздно, они уже исчезали за углом, а прошлое оставалось позади, и они даже не обратили внимания на тумбы, на которых старые объявления о розыске продолжали сопротивляться несносному датскому климату, чтобы рассказать Марии о ее дедушке и бабушке или прадедушке, которых разыскивали по всей Северной Европе в предыдущем столетии. Карстен с Марией нигде не останавливаются, они не вспоминают прошлое, потому что оно им неизвестно. У них есть лишь смутные представления или нет вообще никаких представлений о происхождении их рода, и ни один город, ни одно название поселка, ни одно здание или плакат не могут вызвать у них воспоминаний. В конце концов они проехали через Сорё, где, казалось бы, ну мне так кажется, все должно трепетать от светлых воспоминаний, но Карстен лишь махнул рукой в сторону входа в Академию и сказал, что он тут учился, а потом они посмотрели друг другу в глаза, влюбленно рассмеялись и поцеловались — чмок! И снова двинулись в путь, оставляя позади город, Академию, Сорё и не нашедший ответа вопрос о том, почему они даже не вспомнили, что именно здесь встретили друг друга.

Они ехали бок о бок, по проселочным дорогам, светило солнце, синело небо, пели жаворонки. Когда они ели бутерброды с печеночным паштетом и огурцами на деревенском хлебе, на природе, они воплощали собой представление пятидесятых и наше сегодняшнее о молодых влюбленных, и удивляет лишь одно — для них практически не существовало прошлого. Они ехали через всю страну, и ни одно место не показалось им знакомым, они ни к кому не заезжали в гости, и на самом деле ничего не видели, кроме глаз и веснушек друг друга. И наверное, все это в каком-то смысле подтверждение, что приходится платить за эту приближающуюся, уже наступившую свободу и что этот влюбленный тандем едет уже по какой-то на удивление безликой Дании. Кстати сказать, в следующую минуту их любовь уже не удвоена, а утроена. Когда они усталые и раскрасневшиеся забрались и расположились на вершине горы Химмельберг, у Марии в руках внезапно оказался какой-то светлый предмет — это был ее пессарий. Она размахнулась, мягкий латексный колпачок мелькнул в воздухе и исчез, и поскольку все этим летом складывалось само собой и шло спокойно и размеренно, она забеременела в тот же вечер.

Ее беременность длилась шесть лет, да, вы не ошиблись: шесть лет. И когда я сказал Карстену с Марией, что такого не бывает, беременность длится девять месяцев, они меня спросили: «Может, ты сам когда-нибудь был беременным?» Конечно же, ответ не удовлетворительный, но мне он напомнил, что на самом деле главное — как они воспринимали беременность, а воспринимали они ее так, как будто она длилась шесть лет. В течение этих шести лет наступило Благосостояние. В один прекрасный день, который в действительности, возможно, был несколькими днями, Фитц пригласил Карстена в свой кабинет и сказал: «Хочу высказать вам одно предостережение — не читайте роман Джеймса Джойса “Улисс”. Это одно сплошное скандальное пустозвонство, поэтому я сам так его и не прочитал. И если вы, господин Махони, будете держаться подальше от всего того, что может напомнить об этом безнравственном памфлете, вас ждет великое будущее». Потом он поздравил Карстена с окончанием трехлетнего испытательного срока и с тем, что он теперь адвокат, сообщил о повышении жалованья, пригласил вступить в первое из того ряда правлений, которые в те годы обращались к ним с приглашением, и попросил его взять на себя часть ежедневных обязанностей по руководству конторой.