Предтеча (СИ)

— Я всегда голоден, — после терсентума, где размеры порций зависели от представления мастера о растрате энергии на хист, вечно пустой желудок был привычным явлением. Теперь же Керс не упускал шанса набить живот поплотнее, хотя всё равно оставался дрищом по меркам Бродяги. Ха! Видел бы он Шустрого! Жрал тот, что стадо гиен, хотя форму носил самых малых размеров.

— Сейчас принесут. Ну как тебе арак?

Керс, помявшись недолго, сделал небольшой глоток:

— Неплохо! Но дым ядрёней будет.

— Дым? — моргнул Альмод. — Как можно пить дым?

— Этот можно, — Керс протянул ему флягу. — Хлебни, понравится.

Отвинтив пробку, уруттанец боязливо понюхал содержимое:

— Смердит-то как!

— Зато штырит будь здоров!

— Что значит «штырит»?

— Попробуй, тогда и узнаешь.

Подозрительно глянув на Керса, Альмод немного отпил.

— На вкус как дерьмо, — скривился он. — И на запах тоже как дерьмо.

— Это от поганок. Привыкнешь.

Отпив ещё немного, уруттанец вернул флягу:

— Лучше арака нет ничего! Все эти ваши вина да дым в подмётки ему не годятся.

Керс безразлично пожал плечами. Какая разница, что глушить, лишь бы вставляло.

— Ты, танаиш, не похож на остальных. Будто и не раб вовсе.

— А что значит «танаиш»? — не удержался от вопроса Керс. Слово это он слышал уже не раз, а что значит, так и не понял. Может, уруттанец костерит его, а он ни сном ни духом.

— «Танаиш» значит «новое дитя», — пояснил Альмод. — Любой раб из Легиона может называться танаиш, но не каждый танаиш зовётся рабом.

— Понятно, — протянул Керс, ничего так и не поняв. — Слыхал, уруттанцы ненавидят осквернённых.

— Нет, не всех, только таких как ты, меченых, — Альмод с презрением указал на номер.

— Да что ты о нас знаешь! — почему-то стало обидно за себя и собратьев.

Кто этот дикарь такой, чтобы осуждать их! Как будто они выбирали, кем родиться. Да никого из осквернённых и не спрашивали! Керс до сих пор помнил, как плётчики испытывали его хист. Если сопротивлялся, избивали так, что кровью едва ли не мочился, заставляли на зверье показывать, что умеет. Ему иногда даже снилось, как воет и извивается охваченная огнём собака. Тот скорпион, которого сжёг на тракте, ни разу не приснился, а вот несчастная псина уже сколько лет подряд ночами приходила…

Потом ему номер набили, прямо на ещё не до конца заживший ожог. Глубоко иглы вводили, боль была такая, что до сих пор помнит. За слёзы приковывали к столбу на посмешище остальным, за слабость и неподчинение карали плетью. Охрененная жизнь, в общем, всем бы такую.

— Не гневись, танаиш, — уруттанец примирительно улыбнулся. — Пойми, вас уродуют, вы опасны для себя и других.

— А ты не задавался вопросом, был ли у нас выбор?

Вождь почесал затылок, затем налил себе ещё арака, не забыв при этом и Керса:

— Орм говорит, у каждого своё предназначение. Не знаю, может, и вы нужны для чего-то.

— Предназначение? — Керс невесело ухмыльнулся. — Наше предназначение подтирать задницы свободным. Нравится? Хотел бы так? Могу устроить, если очень нужно.

Альмод насупился. Видимо, тон ему пришёлся не по душе. Керс смотрел вызывающе, прямо тому в глаза, уже приготовившись к любой реакции.

— А ты мне нравишься, танаиш! — вдруг расхохотался уруттанец. — Такие всегда говорят то, что думают. Я уважаю честность! Севир был таким же, когда к нам пришёл. Некуда ему было идти, вот и попросился к нам, а мы приняли.

— Странно, мне показалось, ты не больно рад был его видеть, — Керс в несколько глотков осушил свою кружку.

— Сестру он мою погубил, арйшана кха лагхат!

Керс потупил взгляд. Знал бы Альмод, что он в детстве натворил, даже и не заговорил бы с ним. Сколько бы ни твердил самому себе, что это была случайность, сколько бы Твин ни повторяла, что пора бы простить себя, но эту ношу нести ему до самой смерти, а может, ещё и потом, оставшуюся вечность.

Молодой вождь тоже молчал, думая о чём-то своём. В юрту вдруг завалилась та рыжая, неся на плоской тарелке гору жареного мяса. Подмышкой девчонка держала узелок, в котором, как позже выяснилось, были завёрнуты овсяные лепёшки.

Огненные волосы она стянула в тугие косы; на плечах поверх куртки из шкур красовалась цветистая шаль. Девчушка явно принарядилась. Альмод бросил ей что-то на своём, та буркнула в ответ и с любопытством уставилась на Керса.

— А ты здесь долго быть? — спросила она.

Керс пожал плечами. Он и сам-то этого не знал. Может, до конца зимы, может, и дольше.

— Я Агот, — гордо заявила рыжая. — Я хотеть дружить с тобой, златоглазый.

— Ты что, влюбилась? — подначил её Альмод.

Она бросила на него обиженный взгляд и пулей вылетела из юрты. Керс смущённо шмыгнул носом — неловко как-то получилось.

— Названая дочь Орма, — пояснил Альмод, глядя ей вслед. — Шельма малая. Способная танаиш, двигать разное может, не прикасаясь. Шаман удочерил, когда её мать от лихорадки померла.

Только сейчас до Керса дошло, что он впервые видел осквернённую, выросшую на свободе. Никто не шарахался от неё, не клеймил, все обращались к ней, как к обычному человеку. Теперь понятно, почему Севир без раздумий принял уруттанцев в Исайлуме. Достойный народ!