Преферанс на Москалевке

– Конечно! – Коля вздохнул. Арестованного два года назад легендарного товарища Журбу, грозу всего уголовного мира и отличного начальника, в Харьковском угрозыске искренне ждали обратно и даже, что греха таить, направили, пользуясь служебным положением, соответствующие запросы, но получили ответ, что пересматривать дело бессмысленно ввиду того, что обвиняемого уже нет в живых. – Он хороший человек был, наш товарищ Журба…

– Вот! А этот ваш именитый старик позвонил куда следует, и не стало вашего хорошего человека. Как и множество других людей, руками этого старика когда-то лишенных жизни. Саенко его фамилия. Степан, мать его, Афанасьевич. От него Харьков еще в гражданскую натерпелся, это все знают. А как пришло время за грехи прошлые расплачиваться, так вот, стал связи привлекать. Зря, мол, что ли, борцом за советскую власть еще с дореволюционных времен прослыл. Да только на деле никакой он не боец, обычный негодяй и садист, коих в гражданскую вокруг много было… Раз в жизни справедливую расправу НКВД устроить хотело – попался этот старик на контактах с троцкистами и прочей шушерой, – но нет, выкрутился гад.

«Саенко! – запульсировало в висках у Коли. – Саенко!»

Про Степана Афанасьевича он за свою жизнь слышал более чем достаточно. И дважды виделся с ним лично. Оба раза, правда, Саенко оказывал Коле очень важные услуги, поэтому личной неприязни к нему Николай испытывать не мог. Но тем не менее знал про деяния Степана Афанасьевича достаточно, чтобы понимать: с таким подозреваемым дело принимало очень опасный оборот.

«Что ж это получается? – в тревоге рассуждал Коля. – Дядя Доця с двумя подчиненными пришли в 38-м арестовать Саенко, да не справились. Вели себя, небось, при этом так, что оскорбили старика-чекиста до глубины души. Оскорблять – это они умеют. – Коля недобро хмыкнул, вспомнив своего психа-следователя, но тут же вернулся к проработке версии. – С настоящими врагами – теми, кто приказ об аресте отдавал, – Саенко расправился благодаря старым связям. Но простых исполнителей вроде и винить не в чем было. По приказу ушли, по приказу забыли про это дело, как и не было его вовсе. Но Саенко не из тех, кто прощает обиды. И вот, почему-то только сейчас, в 40-м, он решил отыграться: имитировал разборки между своими. Итог – двойное убийство и один арест. Еще и нервы щекотал будущим жертвам, сволочь, записки с предупреждением подбрасывая. Но неужели дядя Доця, испугавшись, нарочно попросил меня пойти вместо него на дежурство? Намеренно подставил? Не может быть. Он все же старый друг. Наверное, он думал, что, не явившись на дело, попросту сорвет планы Саенко. А вышло вона как»…

В подобных рассуждениях – и Коля это отчетливо понимал – было два ужасно слабых места. Во-первых, невысокий щуплый Саенко совсем не походил на гиганта в противогазе, которого Коля видел после взрыва в квартире старика-адвоката. Во-вторых, если Саенко действительно виноват – чтобы вывести его на чистую воду, необходимо проделать множество следственных мероприятий, получить добро на которые совершенно невозможно.

«Нынче он вообще судья. Да еще и на съездах заседает, – с досадой вспомнил Коля. – В борьбе с такой птицей, пожалуй, даже Игнат Павлович не поможет. Откажется проверять мою гипотезу, и все тут».

Тут перед мысленным взором Горленко возникла фигура всегда сидящего в углу следовательских кабинетов канцелярского работника.

«Игнат Павлович не откажется, – мрачно констатировал сам себе Коля, – потому, что о гипотезе своей я ему не скажу. Не имею права говорить. Сам он как пить дать и не струсил бы да все честно проверил, но этот канцелярский тип – явно не просто так тут сидит. Первым делом сам настучит Саенко, мол, такой-то арестованный подбивает следствие возбудить проверочку по вашей личности… Игната Павловича, конечно, от дела отстранят, если не того хуже… А меня? Найдут потом в петле и с перерезанным горлом, а Свете скажут, что самоубийство. Нетушки! Я такой радости Степану Афанасьевичу не доставлю!»

Осознав, что молчание в камере как-то слишком затянулось, Коля спохватился. Противник был настолько опасен, что даже тут, в тюрьме, где людям явно уже было нечего терять – иначе отчего б они вели такие вопиющие разговорчики? – акцентировать внимание на персоне Саенко было нежелательно.

– Ишь, – наигранно весело хмыкнул Николай, – значит, не байка! Когда мне ребята рассказали, я думал – врут. Не знал, что бывают в нашей системе сорвавшиеся аресты. А еще что-нибудь интересное расскажите, а?

– Ты же сам из системы, – хмыкнул «батя», – вот ты и рассказывай. Что натворил, что не натворил? В чем обвиняют, в чем незаслуженно? Не так часто шкафы переполнены и можно вот так вот по душам со случайными «попутчиками» поговорить. Рассказывай, чай, не у следователя сидишь!

Вокруг подбадривающе засмеялись.

– Как-то не вспоминается ничего, – пробормотал Коля. – Голова разболелась…