Прекрасный Старый Мир

Хотя, стал я погружаться в самоанализ, тут скорее память Олега чудит. Уж бытие " свячёным градом» с милыми личностями вроде борджия всяческих симпатии к городу не добавляли. А поскольку тут сего и не было, мне стоит самому смотреть и оценивать.

И в первую очередь, готовится к тому, что Рим — это не Новоград какой. А культурный центр, а частично и политический, если не враждебной напрямую, то конкурентной и недружественной Вильно в целом, ну и моей симпатичной персоне в частности. И девица, пролезшая в койку, может не «страсть пробуждать», а отделы мозга курочить, делая болтливым овощем.

В общем, картина понятна, думал я, прибывая к складу довольствия Управы. И начал вываливать на Серонеба Васильевича, завхоза нашего управного свои хотелки.

— Ты, Орм, — ошалело выдал старик на «ты», против чего я, в силу антикварности Серонеба, и не возражал, — в милитантный поход собрался? Мыслишь Полис какой силами своими воевать? — не без ехидства полюбопытствовал старик. — Мож и гаковница тебе скорострельная потребна?

— А есть? — воспрял я духом, сияя на деда глазами, полными надежды.

— Нет, гаковницу я тебе не дам, — растоптал надежду гадкий дед. — И не таращься так на меня, сказал не дам, — отрезал он. — припас метательный получишь, панцирь скрытный тож. И довольно с тебя, у самого мало не склад, мной же выданный, — напомнил он.

— А бонбы ручные? — напомнил я.

— Изыди, окаянный! — взревел дед. — Служки панцирь и припас доставят, — бросил он мне в спину.

— Жадина, — поблагодарил деда я.

После покручинился, да и похихикал немного: милитантный «порыв» был, по здравому размышлению забавен. Впрочем, от гаковницы я бы не отказался, да и бонбы ручные вещь полезная. А что есть они, у деда зловредного, я запомнил. Вот будет меня Добродум по Полисам гонять, по хотелкам своим злонравным, растрясу деда на гаковницу, окончательно решил я.

Ну а так, возьму панцирь скрытный, цербик и перун, эфирострел открытого ношения, более напоминающий укороченный карабин, вроде маузера, нежели пистолет. И вообще, мне в случае конфликта бежать более пристало, как душонке чернильной, а не войну воевать. А то раздухарился на воспоминаниях исторических, да и Добромира на меня дурно влияет, отметил я.

Так, потихоньку, стал я собираться к отбытию. Навестил родных, застал лишь Эфихоса, прилежно бьющего баклуши, распрощался с родственниками посредством него. Обежал наставников, получил от них список литературы и посыл подальше: мол, всё что надо, преподали, остальное сам по книгам учи. Кроме Добромиры, но занятия с ней и так были двумя днями в неделю ограничены.

Что меня уверило в том, что то ли посольство бритское вскоре стрясётся, либо Добродум, после римского вояжу, меня будет по делам своим злокозненным гонять. Ныне же, во время моего учения, гоняемы невиновные сотрудники управы были. Эх, им облегчение, мне огорчение, проявил немалый художественный вкус я, мотаясь уже по лавкам, обретая указанную литературу.

В полночь же был я у кабинета начальственного. Кстати, доставили мне напряжение в саквояже, немало сейфовый напомнивший. И не спроста, Добродум на мои изысканные приветствия небрежно кивнул, но взгляд свой подлючий на саквояж уронил и покивал уже себе. Злодейство мыслит, резонно заключил я, вздохнув.

— Вижу, готовы, Ормонд Володимирович, — констатировал не менее готовый Добродум. — Принимайте, — нагрузил он мою невинную персону вторым саквояжем. — А нам в порт, отбываем через час. Аэростат «Спорый», торговый, но спорый, — отколамбурил он.

— Это сутки лететь, — прикинул я. — Впрочем, никогда не летал, любопытно.

— Отчего же сутки? — удивлённо уставился на меня Добродум. — Сегодня же, в полдень на месте будем, груз у нашего возничего для Рима, маршрут регулярный, без остановок.

— Две тысячи вёрст за десять часов? — скептически уставился я на Добродума. — На аэростате? Шутить изволите, Добродум Аполлонович?

— Не изволю, — оскалился Леший, покидая кабинет, а уже в мобиле продолжил. — Всё же, юны вы, Ормонд Володимирович и нелюбознательны. Впрочем, надо признать, что и ажиотажа супницы не вызвали. Супницами их из-за формы называют, кстати, нашей Академии изобретение, уже лет пять как бороздящее пятый окиян, — поэтически высказался он. — Впрочем, увидите. Две сотни вёрст в час делают, если память не подводит.

На удивление, не соврал Леший: у причальной мачты бултыхалась натуральная летучая тарель, правда несколько более пухлая, нежели представляли оные в Мире Олега. Здоровенная, с небольшой, фактически отсутствующей гондолой, слабо освещенная. Признаться, взирал я на это чудо техники с немалым интересом. Приглядевшись и приблизившись узрел я на диске, опоясывающем тарель по узкому краю пропеллеры, в круглые кожухи заключённые.

— А место нам хватит? — с некоторым опасением взирал я на крохотную гондолу, поднимаясь с Лешим по ступеням причальной мачты.

— Увидите, — ехидно ответствовал злонравный Добродум.