Преломление. Наука видеть иначе

Незадолго до этого Гёте провел два счастливых года в Италии. Там он познакомился с немецким художником Иоганном Генрихом Вильгельмом Тишбейном, а также развивал собственные таланты в изобразительном искусстве. В конечном счете признал, что таковых и не было, и вернулся в Германию. Но характерное для художника желание передать другим красоту мира природы разожгло в нем интерес к познанию[14]. «Никто, знакомый с очарованием, которое таит для человека мир Природы, не удивится, что я вышел из круга наблюдений, которым до этого ограничивался, – писал он в одном из неопубликованных эссе. – Я не боюсь мнения, будто мною движет дух противоречия и заставляет переключиться с созерцания и писания портретов человеческой души на созерцание и изображение Природы. Я призна

ю, что все вещи в мире тесно связаны, и пытливый ум не желает отстраниться от чего бы то ни было досягаемого».

Это заявление привело к одному из самых легендарных примеров того, как гуманитарий упорно прокладывал себе путь в чертоги науки. В зависимости от того, кто будет рассказывать эту историю, она прозвучит по-разному. Возможно, как трагедия поэта, приведшая к полезному результату, но неправильно истолкованная наивным беллетристом. А может быть, как наглая и самонадеянная попытка попасть в ту область, к которой он не имеет никакого отношения. На самом деле это нечто среднее: ни то ни другое и одновременно всё вместе. Страстная увлеченность Гёте не годилась для науки, где важны только сухие цифры. К тому же его цепкий на разоблачения писательский глаз сыграл важную роль в научных попытках и в самом факте разоблачения, пусть даже ошибочного

[15].

Гёте стремился изучать оптику и одолжил призму для проверки революционной работы Ньютона по разложению белого цвета на составляющие. Наверняка сейчас знаменитый физик за подобное открытие получил бы Нобелевскую премию[16]. Гёте плохо знал теорию, которую к тому моменту уже сформулировали, и выполнил эксперимент неправильно. Он предполагал увидеть весь спектр на белой стене комнаты, но ничего не произошло – стена осталась белой, и Гёте тут же решил: «Теория Ньютона неверна!»

Твердо поверив, что современная наука сбилась с пути в попытках понять, как устроен свет, Гёте попрощался с дипломатическими обязанностями и посвятил себя физике. Ученые того времени высмеивали его, в то время как деятели литературы и знать приветствовали «дикого волка поэзии» и были убеждены, что он развенчал Ньютона. Герцог Готы[17]

выделил ему лабораторию, а король прислал из-за границы новые, более совершенные призмы. Затем, в 1792 году, во время очередных опытов Гёте обратил внимание на цветные спектры на границе белого света и тени. Он также обнаружил, что свет определенного цвета, направленный через некую среду, меняет оттенки в зависимости от «светопроницаемости», или полупрозрачности. Желтый свет, пропускаемый через полупрозрачную среду, принимал любые оттенки красного, вплоть до рубинового. Это тоже, казалось, нарушало физические представления Ньютона, объясняющие природу света, и увеличивало пропасть непонимания литератором теорий физика, якобы объясняющих реальность. Он сузил направленность своей работы и двадцать лет посвятил проблеме цвета и восприятия, которая захватила его целиком.

В своих книгах, таких как «Страдания юного Вертера»[18] – бурной истории неразделенной любви молодого человека, – Гёте проявился как поэт, способный заглянуть во внутренний мир человека. И неудивительно, что в размышлениях о цвете он поначалу не мог выйти из пещеры своего восприятия и увидеть разницу, скрывающуюся внутри. Как и большинство из нас, он считал само собой разумеющимся фактом, что видит реальность. В конце концов невероятно мощный разум позволил ему четко «увидеть» суть человека, не говоря о том, что восприятию оставалось еще больше века до превращения из теории в научное понятие. Однако довольно скоро он оставил идею, что, на первый взгляд ни с чем не согласованные, оттенки цвета появились благодаря определенному физическому качеству света, которое науке еще предстояло объяснить. Вместо этого он постепенно пришел к выводу, что разноцветность определенных теней была результатом взаимодействия человеческого восприятия и окружающей среды, то есть это тайна не мира, а разума[19]. При этом он мог разве что неумело бродить вокруг причин, стоявших за этой тайной в его мозге, поэтому скрупулезно записывал все наблюдаемые явления со светом.