Преобразователь

За завтраком она слишком тщательно пережевывала паштет и пила вино из слишком глубокого кубка. Ну и пусть. Одевшись, она снова легла в постель, задумчиво разглядывая высокие своды опочивальни, как две капли воды схожей с ее комнатой в замке мастера Рэндальфа.

День не спеша отползал от нагретых стен, оставляя за собой пятна зелени и распустившихся желтых цветов. Кловин радовалась, что скоро стемнеет. Воздух быстро остывал, и она приказала принести жаровню с углем. К ужину она пересела в кресло и, не глядя в раскрытую книгу, уставилась на тлеющий огонь. Отужинала в зале и снова поднялась к себе. Тяжелые думы источили ее душу час за часом, день за днем. С головой укрывшись одеялом, она свернулась клубком и думала, думала. О ребенке, которого может никогда не увидеть, о крысоловах, об убитой сестре, о кривом кинжале мастера за поясом Билэта и о народе, приютившем ее. О том человеке, кому отдала себя. «Насколько человек может позволить себе увидеть зло, чтобы не утратить желания жить?» – на этот вопрос из книжки по схоластике она не могла ответить. Возможно, потому, что не была человеком.

* * *

Месяц спустя на исходе дня небольшой отряд всадников под проливным дождем въехал во двор. Лошади фыркали, трясли головами и месили копытами жирную чавкающую глину, обдавая грязью и водой насквозь промокших солдат.

Кловин, прячась за ставни, высматривала одного-единственного мужчину с откинутыми со лба волосами и прекрасным лицом, мокрым от потоков дождя. Какова бы ни была цель похода – он был неудачен, она сразу догадалась об этом по злым глазам Билэта. Неважно, что он смеялся сальным шуткам солдат, хлопая коня по лоснящейся от влаги и пота шкуре, – Билэт был в бешенстве, и его выдавали кривившиеся уголки рта да рваные жесты рук. От уставших лошадей валил пар, и даже здесь она чуяла острую вонь от конского пота, смешанного с кислятиной немытых человеческих тел. Мужчины спешивались, держа коней под уздцы, между ними, получая пинки и зуботычины, сновали слуги. Лошади в предвкушении овса и отдыха нервничали и огрызались друг на друга. То и дело жеребец Билэта пытался подняться на задние ноги, но каждый раз хозяин силой останавливал его, крепко удерживая повод рукой в кожаной перчатке и шепча что-то ласковое ему на ухо. С морды жеребца летели клочья пены, он зло косил на человека выпуклым лиловым глазом, обнажая покрасневшее полукружье белка. Наконец жеребец ухитрился лягнуть ближайшую лошадь. Та шарахнулась и попыталась ударить обидчика в ответ копытом. Не дотянувшись, она в сердцах тяпнула за ухо слугу. Солдаты заржали и наградили несчастного пинком под зад. Тот жалобно завопил, в ответ послышался дружный гогот.

Солдаты утирали грязные лица, снимали переметные сумки, следили за тем, как конюхи отводят лошадей под навес, где обтирают их соломой и проверяют копыта. Дружина была довольна, тяжелые тюки заносились в дом, сквозь ливень неслась веселая перебранка голодных, усталых, но победивших мужчин. Но Билэт с застывшей улыбкой на лице был страшен. Он посмотрел в ее сторону, и она испуганно шарахнулась от окна. Он пошел к крыльцу, и женщина вернулась поближе к огню. Дождь лил третий день, и каменный дом насквозь отсырел. Дрожа в ознобе, она куталась в меховую накидку. По ее приказу жаровню подвинули прямо к креслу, и иногда ее башмаки едва не горели, но она никак не могла согреться. Ее трясло в нервной горячке, и с пальца похудевшей руки то и дело соскальзывала королевская гемма.

Снизу послышались возбужденные крики и смех, грохот и звон посуды. Это ближняя дружина готовилась к пиру. Конечно, сначала они вымоются и переоденутся в награбленное, потом будут хвастаться и орать, затем позовут жонглеров и танцовщиц… Кловин поплотнее закуталась в лисий мех и уставилась на пламя. Так она сидела все последние дни – почти не шевелясь. Рядом в высоком шандале догорали свечи, драгоценный свиток небрежно лежал на подставке вместе с принадлежностями для письма. Ох, как это она не сообразила… Женщина вскочила и поспешно сунула пергамент в небольшую дорожную шкатулку, а ее, в свою очередь, засунула за огромный кованый сундук, заменявший шкаф и скамейку в ее покоях.

Едва он успела вернуться на место, как услышала шаги. Кто-то, перепрыгивая через ступеньки и насвистывая, поднимался по лестнице.

Она попыталась придать своему лицу выражение радостного удивления, но колени ее предательски дрожали, и она закусила нижнюю губу до крови, пытаясь овладеть собой. Дверь распахнулась от пинка ногой, и в комнату вошел Билэт. Здесь ему не было нужды притворяться, поэтому он заорал прямо с порога:

– Где мой ребенок, тварь? Я убил десятки крыс и дюжину жидов, мы спалили целый квартал, но я так и не нашел его. Твоему дружку я самолично вспорол брюхо, но он так и не открыл мне правды. А я ведь резал его очень медленно… Ты довольна?

В его голосе ярость странным образом мешалась с яростным весельем. Глаза горели злобным торжеством.

Кловин еще сильнее вцепилась в подлокотники, стараясь сохранить на лице невозмутимость.