Преодоление

Князь Григорий, слушая его, смотрел на него, и у него в голове вертелась одна и та же мысль вот о нём, об этом думном дьяке, заправлявшем сейчас Посольским приказом. Тогда как во главе иных приказов стоят князья да бояре. А этот только думный дьяк. Но уж больно шустрый… У Димитрия, Гришки Отрепьева, он был дьяком Разрядного приказа. От Шуйского же, когда тот пришёл к власти, перебежал в Тушино к Вору, стал у того думным дьяком Поместного приказа. Затем он всплыл дьяком в Великом Новгороде. Там он повинился перед королевичем Владиславом, когда того избрали государём Московским, целовал ему крест. Но что-то не понравилось ему с Владиславом. Он снова переметнулся: получил чин думного дьяка Поместного приказа в ополчении у Ляпунова. После смерти того он оказался дьяком в таборах князя Трубецкого и Заруцкого. Снова перелетел с чего-то в Москву, к Мстиславскому, к боярам, к Владиславу. Там он скрепил с боярами грамоту в Ярославль и Кострому, к ополчению Пожарского и Минина, с увещеванием их подчиниться Владиславу. Затем он опять дьяк Посольского приказа, уже в объединенном ополчении Трубецкого и Пожарского под Москвой. И вот теперь, при царе Михаиле, он опять думный дьяк. И по-прежнему управляет Посольским приказом… А тут оказалось к тому же, что под его начало перешли ещё два приказа…

«Это же надо! Так летать – и не падать!» – мелькнуло у него, и ему стало почему-то неудобно вот за этого человека.

Третьяков прошёлся взглядом по его лицу, нахмурился, как будто прочитал его мысли о себе, и они ему не понравились.

– Денег в Посольском приказе нет! – раздражённым голосом продолжил он. – Поэтому вот на – бери мою расписку и дуй на Денежный двор! – небрежно сунул он ему бумажку. – Там найдешь Телепнева или дьяка Остапова! Передашь эту расписку. Я беру взаймы у них пятьдесят рублей. Это жалованье тебе и Ромодановскому. Получите сами. А как во Владимирской чети соберем деньги, то этот долг вернем. Так и на словах передашь Телепневу… Да, с тобой ещё пойдут туда кречетники: Иван Петров и Никифор Фофанов! С кречетами! И им тоже жалованье даём. По четыре аршина лазоревой настрафили. Но, правда, говорят, Джанибек-то не любитель кречетов. Не то что прежний хан Казы Гирей. Вот и разузнаешь там и это…

Третьяков отпустил его.

Волконский и Ромодановский получили оклады.

Через неделю князь Григорий снова с распиской из Посольского приказа ходил на Денежный двор и получил там оклад с придачей сто пятьдесят рублей для Крымской посылки на этот год. Получил он затем столько же и на следующий год. Спустя десять дней они с Ромодановским получили там же ещё двести рублей на посольские расходы. Но на этот раз князь Григорий ходил на Денежный двор один. Там он узнал от Телепнева, что Ромодановский уже приходил и взял причитающиеся ему деньги.

С ним, с Ромодановским, в товарищах назначили князя Афанасия Гагарина. Князь Афанасий оказался тихим и спокойным, и его присутствие в их посольстве прошло незамеченным.

Для охраны обоза с государевой казной и посольской размены к ним приписали тридцать боярских детей и столько же казаков. И на все эти расходы нужны были тоже немалые деньги.

По дороге, в Серпухове, они захватили с собой толмача Яшку Иванова. Всё того же бессменного толмача, живущего там, на «берегу», ещё со времен Годунова.

– Яшка, а ты, оказывается, ещё жив! – пошутил Волконский, с удовольствием рассматривая знакомую броскую физиономию толмача.

– И ты тоже, князь Григорий! – не остался в долгу толмач.

Малым он был надёжным, только не в меру болтливым.

Здесь же, в Серпухове, московских боярских детей, под охраной которых они шли от столицы, сменили две сотни серпуховских служилых. Те проводили их до Тулы и там, в свою очередь, передали тульским боярским детям. И так, по этапам, от города к городу, под усиленной охраной, они добрались до Ливен.

* * *

Осень выдалась мягкая, тёплая.

«Не то что тринадцать лет назад», – подумал Григорий Константинович, вспомнив прошлое. И ему стало немного грустно оттого, что так быстро пробежали эти годы. Вот уже прошло столько лет с того посольства, когда он ходил в Крым по указу Годунова.

Ливны, пограничная крепостишка, произвела на него удручающее впечатление. Раньше он как-то не замечал этого, когда был здесь с посылкой Годунова, одурманенный симпатией к нему, его волей, умом, глубокими, точно выверенными, суждениями…

Крепость, срубленная при устье речки Ливенки, стояла на береговой круче, высотой девяносто саженей от воды. Отсюда начинался судовой ход, и здесь строили дощаники. На них спускались по Сосне на Дон и далее ходили до моря. Здесь же начиналась и засека.

Её засекал ещё князь Тимофей Трубецкой, отец князя Дмитрия…

Почему-то подумал Григорий Константинович с тоской об ушедших людях.

Воеводой в Ливнах оказался Игнатий Михнев, молодой, невыдержанный и злой. С ним был городовой голова Фёдор Шишкин, тоже молодой и с характером, похоже, под стать Михневу.

Посольство они приняли без особого восторга. Для этого была причина.

Лишние хлопоты. Так сразу же заметил князь Григорий.