Преодоление

- Тебе остается в таком положении только терпеть. А вот если бы ты баранку крутил?

Сохатый разговаривает, а сам в это время убирает лампой подсвета правый крен: уменьшает освещение левой стороны приборной доски, отчего кабина у него на глазах как бы перекашивается и правый борт поднимается вверх. "Выпрямляется" и его спина. Теперь ему кажется, что он сидит прямо.

После того как самолет "выравнялся", Иван заставляет себя выполнить разворот вначале вправо, потом влево, переводит машину в набор высоты, затем начинает снижаться… Разведчик слушается его команд, приборы оживленно разговаривают с ним, показывая свою объективность. И хотя болтанка донимает экипаж, по-прежнему, несуществующие крены и вздыбливания больше не возвращаются, и Сохатый чувствует, как постепенно успокаивается его сердце, размеренным и неторопливым становится дыхание, расслабляются мышцы и обсыхает спина. Пальцы не сжимают больше штурвал до сырости в перчатках.

Высота три тысячи метров… Болтанка осталась выше, но Ивану Анисимовичу не хочется сегодня повторно испытывать судьбу, да и топлива для полета на малой высоте нужно больше - на это они со штурманом не рассчитывали.

Окончательно решив идти домой, Сохатый облегчен: но вздыхает, думая уже о том, как оформлять донесение.

Машина вновь на автопилоте…

Сохатому представляется возможность передохнуть, перебрать обрывки мыслей и впечатлений от только что закончившейся баталии с самим собой. Прежде всего попытаться найти причину ложных самочувствий.

Иван Анисимович восстанавливает в памяти свои действия перед возникновением иллюзии и вспоминает, что как раз перед этим осматривал крылья и двигатели - нет ли обледенения на них - и какое-то время не смотрел на приборы…

"Может, тут и причина?… Это всего-навсего предположение. Случись непоправимое, никто не узнал бы, почему самолет ни с того ни с сего вдруг оказался в воде".

Иллюзии… Они не так часты и не так уж редки. И чем маневренней самолет, чем больше перегрузки испытывает пилот, тем вероятней встреча с "ложным" восприятием слепого полета, особенно если летчик один в кабине.

Поединки с иллюзиями чаще всего заканчиваются победой человека. Но… всякое бывает!

В памяти Сохатого всплывает уникальный в своей неповторимости случай, когда летчик, по его докладу, половину полета, как ему казалось, находился "вниз головой". Воевал сам с собой из последних сил, летел до момента прихода на аэродром, а потом доложил на землю, что побежден, и выпрыгнул.

"Хорошо, когда один. Выпрыгнул, и все, а если людей в самолете много, а парашютов нет? Сомнение в показаниях приборов - конец. Но и тут нельзя быть очень доверчивым, надо работать по правилу: не верь одному прибору верь только группе приборов. Их коллектив не подведет".

Сохатый стал вспоминать известные ему случаи, связанные с появлением иллюзий, и остался недовольным их малочисленностью. С сожалением подумал: "Редко летчики докладывают о появлении иллюзий в полете. Не говорят… Скрывают свою беду от врачей и командиров. Иногда врут, что они никогда с $тим не встречаются. Ставят себя под удар, ходят по тонкой жердочке. И виноваты в такой скрытности прежде всего, видимо, командиры и врачи, которые, узнавая об иллюзиях, чаще всего снимают пилота с летной работы, вместо того, чтобы лечить и тренировать. Так проще…"

Иван Анисимович заставляет себя снова пережить ложь головы и тела, чтобы лучше запомнить охватившее его чувстве опасности, страшное напряжение борьбы с невидимым врагом, прячущимся в лабиринтах собственного "я".

Сохатый анализирует свое поведение, сопоставляет его с действиями экипажа. Он благодарно, проникаясь еще большим уважением, думает о штурманах и стрелках, которые, не имея на своих рабочих местах авиагоризонта - прибора, показывающего положение самолета в пространстве, во много раз чаще, нежели летчики, испытывают ложные ощущения, но никогда не поднимают паники, доверяя свою жизнь командирам. Остаются работоспособными, справляясь в этих условиях со своими сложными обязанностями.

Как нелегко, оказывается, управлять собой. И этому искусству надо учиться всю жизнь.

В морозный день

Сохатый не летел, а купался в яркости, дневного зимнего неба. С высоты в семь тысяч метров он видел: более чем на двести километров вокруг. Огромность открывавшегося взору простора создавала впечатление неподвижности. Ивану казалось, что его истребитель, летящий со скоростью девятьсот километров в час, жаворонком завис над белоснежной долиной.

Впереди, за силовым каркасом фонаря кабины, во всю ширь горизонта сверкали снежными вершинами горы. Параллельные гряды вздыбленной силами недр земли уходили вдаль и где-то за хребтом, растворялись в голубой прозрачности.

Иван любовался окружающим великолепием, словно находился не в самолете, а на смотровой площадке круговой; панорамы, раскрывающей посетителю чудеса зимней природы не сплошным полотном, а набором отдельных картин.