Пресс-центр

23.10.83 (9 часов 31 минута)

Шор очнулся, будто кто-то зло толкнул его кулаком в плечо; голова кружилась, но мысль была ясной. Он открыл глаза и тут же зажмурился от страха, потому что увидел склоненные над собою лица; глаза людей были насторожены; кожа казалась пергаментной, вся в морщинах, как у вампиров; халаты были до того закрахмаленными, жесткими, что Шору сразу же вспомнился день, когда его, мальчишку еще, везли на каталке по коридору клиники после удаления миндалин. Горло рвало болью, и пятна его крови страшно расползались на таких же крахмальных жестких халатах сестер милосердия. Здесь сейчас были одни мужчины; что им от меня надо, пусть склоняются над своими жертвами в операционной, там нужны крепкие руки, а тут тебя окружают странные тикающие приборы, на которых постоянно подрагивают безжизненные бело-зеленые линии, повторяющие ритм работы твоего сердца и легких, тут должны быть женщины, ведь они сама нежность, ах, отчего я не женился, надо жить реальностью, а не тем, что создало юношеское воображение; счастье обязано быть простым, маленьким, теплым, близким, а ты искал прекрасную даму, как же всех нас обманывает литература! Кому я нужен сейчас здесь, в этой клинике, кому? Этим чертовым врачам я интересен лишь как экспонат, со мною было что-то страшное, я даже боюсь вспоминать, что, но и сейчас ощущаю теплый запах бензина и крик ужаса, когда автомобиль гнался за мною, а я убегал от него, петляя, как заяц, по пустой улице; я помню номер, он врезался в мою память, я все время - и в бреду помнил его, поэтому меня должны добить, не имеют права оставить теперь в живых, сказал себе Шор, потому что номер это звено в цепи... Я должен притвориться мертвым... Но нельзя было притвориться мертвым, потому что работают аппараты, на которых бело-зеленые линии, они ведь не позволят соврать, они же не люди...

Он закрыл глаза, затаился, мечтая о том, чтобы врачи поскорее ушли, а потом испугался, что сразу же после того, как за ними мягко закроется дверь, сюда прошмыгнет кто-то безликий, достанет из кармана шприц, воткнет иглу ему в руку и он умрёт, они же обязаны доделать то, что не получилось; нет, я не имею права молчать, подумал Шор, этого ни в коем случае нельзя делать...

- Что со мною было? Я упал затылком? - прошептал он, удивленно вслушиваясь в звук своего осевшего, слабого голоса. - Какой сегодня день?

Один из врачей склонился над ним еще ниже; Шор увидел зубы - прокуренные, очень длинные; глаза были холодные, хотя человек силился изобразить улыбку; она показалась Шору гримасой ненависти.

- Все хорошо, - сказал врач. - Вы победили смерть... Теперь вы вне опасности...

- И смогу ходить?

- Да.

- Я очень боюсь одиночества, - сказал Шор. - Можно сделать так, чтобы здесь поселилась сиделка? Я оплачу... Это за мой счет...

- Рядом с вами постоянно сиделка, - врач снова растянул рот.

Неужели это улыбка, подумал Шор, а может, у него врожденный дефект лица, бывает, что после инфекции, перенесенной в детстве, не срабатывают мускулы, косоротие, так, кажется, называют это специалисты или не специалисты, один черт, у меня голова кружится, как бы снова не провалиться в темноту; ты не имеешь права терять сознание, тогда уж ты наверняка погиб, что делать, а? Боже всемилостивейший, спаси и сохрани, ведь я один, совсем один и никому нельзя верить, кругом враги, я обречен...

Врач обернулся к своим коллегам; он провел рядом с Шором три бессонные ночи, сотворил чудо, глаза его излучали счастье; никакого косоротия не было, лицо исполнено благородства, правда, усталое и отекшее, камни в почках.

- Слава богу, - шепнул врач, - теперь ему нужен покой, поздравляю вас, коллеги, вы сделали невозможное...