Пресс-центр

Врачи на цыпочках двинулись к выходу. Шор почувствовал удушье, оттого что не знал, как ему поступить. Можно закричать, чтобы сюда немедленно приехал Матэн, пусть, в конце концов, рядом с ним дежурит Папиньон, неужели они не понимают, что ему не позволят жить те, кто гнался за ним на темной улице, как за зайцем, только бы сшибить на всем ходу, раздавить, превратить в теплое месиво... Нет, сказал он себе, надо молчать, пусть они уйдут, я буду ждать, этот косоротый пришлет сестру, они так всегда поступают, ну, вспомни же, сколько раз ты сидел в больничном коридоре, когда тебе надо было допросить человека, и умолял врачей позволить войти в палату к тому, в ком ты был заинтересован, будь то жертва или преступник, Матэн наверняка уже сидит за стеной, и Папиньон рядом с ним, но ведь они уйдут, им скажут, что нужен покой, а у тебя никого нет, кого можно позвать, кто бы приготовил тебе кислый морс и поил из чашки, подложив руку под затылок, расколотый надвое тяжелой постоянной болью, ах, отчего мы начинаем думать об одиночестве, когда остаемся совсем одни, лицом к лицу со смертью?! Если бы я смог найти Эриха, все было бы иначе, нет ничего прекраснее дружбы братьев, особенно когда папа и мама живут поврозь, кто, как не брат, самый близкий тебе человек на земле, кто, как не он, будет сидеть рядышком день и ночь и не сомкнет глаз, и подложит ладонь под затылок, а еще лучше под шею, как хорошо, когда родной человек держит тебя за шею и не дает пролиться каплям на грудь, это так неопрятно, когда еда пачкает белье, хочется сразу принять ванну, а как ты пойдешь туда, если руки и ноги не слушаются тебя, в гипсе, огромны и неподвижны... Ждать... Надо ждать и ни в коем случае не позволить себе уснуть, мне нельзя спать, я должен дождаться Матэна или Папиньона, они сделают все, чтоб спасти меня... Только б этот косоротый доктор не объявил журналистам, что я пришел в себя... Ах, зачем я с ним говорил?! Но ведь я сказал, что упал затылком! Кто этому поверит, настоящая хитрость должна быть бесхитростной, я же слишком трусливо лгал им, это поймет любой, а уж те, кому я мешал, тем более... Надо было молчать, чтобы они решили, будто у меня отшибло память и речь, почему я не подумал об этой, почему?!

69

23.10.83 (16 часов 50 минут)

Лишь с пятым человеком из "римского списка" Степанов смог поговорить, остальные молчали.

- Ах, да все это ерунда! - ассистент оператора Роберто досадливо поморщился. - Ее просто-напросто убили. Это я говорю вам и не скажу никому другому, понимаете?

- Боитесь мести?

- Что значит месть?! Просто-напросто прирежут! Месть предполагает объявление войны, открытость, перчатку! А наши этого не приемлют, наймут алкоголика или наркомана, деньги в зубы, стилет в руки, и все! Знаете, почему я решился сказать вам то, что знаю?

- Совесть мучает...

- Да будет вам! Сейчас не девятнадцатый век. Просто я воспитывался на "Броненосце Потемкине" и "Радуге", а моего отца расстреляли нацисты в Северной Италии... Вот какая штука, понимаете, - словно бы смутившись, продолжал Роберто. - И еще я очень любил Франческу... Нет, я понимал, что у меня нет шансов, а к Петрарке с его лирикой я отношусь снисходительно, в наш век брачные объявления печатают в газетах, указывают длину ног и объем груди для сведения будущего спутника жизни и отца твоих детей... Я любил Франческу и как гения, и как простую римскую девчонку, она ж из низов, как и я, только я ничего не достиг, зато живу, а она поднялась, и поэтому ее больше нет. Словом, я скажу вам то, что знал, и то, что чувствую поныне... Думаю, самое важное вам бы мог сообщить ее адвокат Марьяни, если только его не перекупили, знаете, как у нас умеют перекупать? О, с потрохами! Вам известно, каким был сценарий того фильма, который крутил Руиджи?

- Нет.