Престиж

Несколько месяцев назад, вплотную занявшись отработкой «Мгновения ока», я придумал оригинальный завершающий штрих. Эта идея была навеяна давнишними черными мыслями об ужасах возвращения из мертвых. С помощью расчетливо выставленного света, а также искусно наложенного грима я добился того, чтобы в конце номера, после перемещения в пространстве, выглядеть изможденным, придавленным тяжестью пережитого испытания. Я собирался появиться перед публикой в обличье храбреца, который заигрывал со смертью и был опален ее дыханием.

Без этого эффекта я теперь не обхожусь. Двигаюсь осторожно, словно щадя больные ноги и руки; при ходьбе сутулюсь; поворачиваюсь с трудом, будто у меня не гнется спина и ноет поясница. С безучастным видом я превозмогаю эти недуги. Затем, поразив публику своей необъяснимой транспортацией, прибегаю к помощи мертвенного света и под занавес выхожу на поклоны с видом жертвы, чьи дни сочтены.

Наряду с этим я разрабатываю и долговременную стратегию. Попросту говоря, планирую и готовлю собственную смерть. К этой мысли мне не привыкать: не один год я числился в покойниках, пока Джулия изображала вдову. А теперь, после стольких транспортаций при помощи дьявольского аппарата Теслы, я совершенно естественно прихожу к мысли об инсценировке собственной смерти.

В будущем году собираюсь уйти со сцены навсегда. Хочу забыть бесконечные гастроли, утомительные переезды, неуютные театральные гостиницы, постоянные столкновения с дирекцией. Мне надоело хранить тайну моего иллюзиона и бояться очередных происков Бордена.

Но больше всего меня всего волнует, что дети растут, а я не уделяю им внимания. Еще немного – и Эдвард уедет учиться в университете, а девочки, без сомнения, выйдут замуж.

Через год я стану, как привык говорить, материально независимым и, вложив разумные средства в поместье Колдлоу, смогу обеспечить себя и семью до конца наших дней. Мир услышит, что Великий Дантон, он же Руперт Энджер, умер от рака, развившегося в результате профессиональной деятельности, и случится это осенью 1903 года.

А тем временем 14-й граф Колдердейл без огласки и помпы возьмет бразды управления поместьем в свои руки.

Это отступление касалось прощальной реплики Кенига относительно моего «на удивление доброго» здравия. Проницательная личность, и знает обо мне больше, чем положено.

Кстати, я много размышлял о его теории насчет двух Борденов. Сомневаюсь, что она справедлива.

Дело не в том, что исходная посылка ошибочна, – нет, ее подтверждает опыт Каттера, моего прежнего конструктора; дело в том, что жизнь, подчиненная обману, превращается в безграничное хитросплетение всяких сложностей. Некоторые из них пришли мне на ум во время встречи с Кенигом.

А если задуматься о повседневности? Ни у одного артиста, даже самого именитого, не бывает постоянной занятости. У всех случаются простои, как добровольные, так и вынужденные. Перерывы между ангажементами фактически неизбежны. Выступления и гастроли нередко отменяются, еще не успев начаться.

Если Борденов двое и один из них не выходит из укрытия, чтобы второй казался «единственным и неповторимым» Альфредом Борденом, то где и как скрывается первый? Как протекает жизнь прячущегося? Как он общается с братом? Встречаются ли когда-нибудь эти двое, и если да, то как им удается оставаться незамеченными?

Сколько других людей посвящено в этот обман? Как можно быть уверенным, что никто из них не проболтался?

Раз уж речь зашла о других, то нельзя не задаться вопросом: какое место занимают в этой истории жена и дети Бордена?

Если Борден – это два человека, то они не могут одновременно быть мужьями респектабельной женщины и отцами ее детей. Кто же из них муж, кто отец? Супруга Бордена происходит из приличной семьи и, судя по отзывам, неглупа. Что же ей известно о муже?

Или ее тоже не посвящают в тайну его личности?

Могут ли профессиональные уловки и обманы распространяться на семейную жизнь, на супружескую постель? Неужели эта дама ничего не подозревает, не чувствует разницы между двумя мужчинами?

А как же понятные только двоим словечки, фразы и шутки, общие воспоминания, проявления интимной близости? Мыслимо ли, чтобы два человека сработались до такой степени, что втянули глубоко личные дела в сонм предосторожностей и секретов, роящихся вокруг какого-то иллюзиона?

Гораздо труднее представить себе обратный вариант: жена Бордена знает всю правду, но почему-то готова с ней мириться.

Будь это так, их уговор дал бы трещину много лет назад.

В подобном союзе одному из двух братьев неминуемо должна отводиться роль младшего партнера, а это значит, что он (назовем его снова Борден-2) не мог вступить в законный брак с женой Бордена и в ее глазах остается менее родственным членом семьи, нежели Борден-1. Как же все это отражается на супружеских отношениях?