Преступление доктора Паровозова

— Кролик? На собак? Ты чем его кормишь, Веркина? Анаболиками?

Маринка подмигнула, подлила себе чай, одновременно записывая в Лёнину историю болезни сегодняшний профессорский обход. Я хоть там и присутствовал, но все равно подсматривал через стол, как интерпретируются рекомендации Елисея Борисовича в изложении Маринки. Ну да, все именно так. «Положительная динамика… течение послеоперационного периода… продолжать антибактериальную и инфузионную терапию…»

— Хочу в воскресенье за грибами под Егорьевск съездить, — не прерывая записи, сообщила Маринка. — Погода всю неделю — загляденье просто. А то в понедельник снова на сутки, так и осень закончится, а я все в лес никак не попаду. Одна поеду. Сашка мало того что ленивый, так еще и в грибах ничего не понимает. Наберет поганок и радуется. Сам знаешь, от бледной поганки никакая реанимация не спасет, а мне еще сына вырастить нужно.

— Грибы дело хорошее, — согласился я, — и сам бы сходил, да одному неохота, а Лена, как и Сашка твой, как-то к этому занятию не очень.

— Так давай вместе! — сказала Маринка, а я почему-то сразу подумал, что от такого предложения доктор Али немедленно сошел бы с ума. — Потом у нас пообедаешь в Кратове, дачу посмотришь. Только я собираюсь не позже семи из дому выехать, а то после в лесу делать нечего, все подчистую подметут.

— Ты издеваешься, Веркина? Мне что, в четыре утра вставать? Воскресенье — святой день. Сначала посплю, потом с семьей гулять отправлюсь. А подметут все еще в субботу. Поэтому можешь не торопиться.

Маринка кивнула. То ли соглашаясь со мной, то ли со своей записью в истории болезни, где наконец поставила точку.

Она закурила, откинулась в кресле, прикрыла глаза. У нас с ней сразу возникли особые отношения, после того как выяснилось, что у меня почти десятилетний реанимационный стаж и я единственный из урологов, который может легко накинуть трахеостому и вставить подключичку.

— Леш, а я ведь там вчера была, — она вдруг посмотрела мне прямо в лицо, — у Белого дома. К Сашке в редакцию заскочила, а то он диктофон, как всегда, дома забыл, а там рядом. Не знаю почему, ноги сами понесли. Машину в переулке бросила и со стороны СЭВа подошла.

Маринка продолжала здание мэрии называть по старинке — СЭВ.

— Там уже за километр войной пахнет. Порохом и пожаром. Выставили оцепление милицейское, но еще ничего не убрали. Кругом мотки проволоки колючей, стекла под ногами хрустят, бумажные листы валяются тысячами, машины покореженные, палатки какие-то на асфальте распластанные. А мне мертвецы мерещатся. Но больше всего знаешь отчего плохо было? От народа, который туда поглазеть пришел. Стоит толпа как ни в чем не бывало, все болтают, пиво пьют, многие ржут. Иностранцы друг друга на фоне Белого дома щелкают, ракурс выбирают, улыбаются, «ч-и-и-и-з!» говорят. Вот ты скажи, это мудачье совсем ничего не соображает? Что на этом месте недавно кровь пролилась? Нет, я головой-то понимаю, что было бы, доведись этим баркашовцам-макашовцам погулять по Москве. Но на то, что сейчас там творится, все равно смотреть не могу.

Я достал новую сигарету, взял со стола Маринкину зажигалку. Теперь у всех эти разовые зажигалки Cricket.

Удобные, безотказные и к тому же дешевые. Не жалко такую потерять. У Маринки черная, а мне нравятся яркие. Красные, желтые, фиолетовые.

— Пацаны в толпе шустрят, у всех полные карманы гильз. Иностранцам продают, доллар за гильзу. Типа сувенир на память. Те покупают, правда, торгуются. Менты, похоже, в доле, потому что гильзы только за оцеплением набрать можно. А я всегда Белый дом любила. Когда в Москву приехала, в первый же день в планетарий отправилась, как отличница и золотая медалистка. А потом гулять пошла. И вдруг увидела это здание и обомлела. Стоит огромное, белое, даже не дом, а океанский лайнер. А сейчас смотрю на эти выбитые окна, на закопченные верхние этажи, дыры от снарядов и думаю, хорошо бы его снесли к чертовой матери.

Я слушал Маринку и думал. Все эти годы я был готов терпеть голод, безденежье, неустроенность.

Ведь когда Горбачев открыл семафор и запретная, долгожданная правда с каждым днем все настойчивее пробивала себе дорогу, появилась надежда. Показалось, что этой протухшей, обреченной догме, за которую уже перестали цепляться и сами вожди, найдена альтернатива. И мы скоро заживем как люди. Вот стряхнем с себя этот морок, и всем будет хорошо.

Оказалось, не всем. Оказалось, многим и так было хорошо, разве что колбасы в магазинах не хватало. И на правду эту всем положить. Как будто две страны. Одна часть только и ждала, что все рухнет к едрене фене, а другая, когда это вдруг случилось, желает, чтобы все вернулось. Разница даже по митингам заметна. Те митинги последних лет советской власти собирали сотни тысяч. И там никто никому на ногу не наступил. Вдохновенные речи, понятные слова, открытые лица.