Преступление доктора Паровозова

Тем временем платформа опустела. Остался только носильщик со своей громыхающей тележкой. Каждый раз, проезжая мимо, он пытался ленивым подмигиванием нам предложить свои услуги, но мы целомудренно отворачивались.

Через полчаса поезд отправился в тупик, и стало совсем неуютно. На всем пространстве платформы не было ни души, только мы с чемоданом нарушали эту пустынную гармонию.

— Фунтиков, беги звони этому кретину, — произнес я с ненавистью, после седьмого перекура, — половина девятого. На два часа не опаздывают.

И остался один караулить.

Откуда-то сбоку поднималось малокровное северное солнце, разом погасли все фонари, а со стороны вокзала ко мне, одиноко сидящему верхом на чемодане, шли два патрульных милиционера с собакой породы ротвейлер.

Ну вот, кажется, и все. А ведь мог бы сейчас в гостинице чай пить. Я закурил — когда еще будет такая возможность — и обреченно вздохнул.

Они медленно приближались. Тот, что с собакой, отпустил поводок, и ротвейлер, немного поотстав, нюхал асфальт перрона и лениво фыркал.

Нужно напустить на себя максимально равнодушный вид, принять образ благонамеренного гражданина. Действительно, обычный пассажир, с билетом, сидит, покуривает, ждет товарища, который сейчас позвонит в гостиницу и вернется, и мы пойдем, мы хорошие, никакие не контрабандисты, мы иконы чемоданами не возим, мы распространяем театральный журнал, несем искусство в массы.

Милиционеры были уже совсем рядом, я слышал дыхание собаки и обрывок разговора:

— Шмотки мои собрала, в два узла увязала и в коридор выставила. Пиздуй, говорит, в свою Вологду. А главное, видеоплеер мой не отдает, нормально?

— Да, попал ты. И что теперь, обратно в общагу возвращаться?

Они поравнялись со мной. Чтобы не привлекать внимания, я смотрел себе под ноги и видел милиционеров только до пояса, то есть ноги в форменных брюках и ботинках и кобуру у каждого на ремне. Ротвейлера я видел целиком.

Стражи порядка уже было начали проходить мимо, увлеченные разговором, но их ротвейлер, поравнявшись со мной, встал как вкопанный и уперся в меня тяжелым взглядом. Вот ведь сволочное животное!

— Ну, это мы еще поглядим насчет общаги! Я ей тогда на дорожку так в бубен накачу, всю жизнь помнить будет!

Поводок натянулся, ноги в ботинках притормозили. Ротвейлер смотрел не мигая. Милицейская собачка, почуяла. Сейчас и человеки подтянутся.

Тут поводок дернулся, раздался голос того, кто изгонялся в Вологду, где резной палисад:

— Заснул, что ли? А ну, рядом, я сказал!

Ротвейлер громко чихнул и поковылял догонять ботинки хозяина.

А уже через минуту прибежал Валерка.

— Представляешь, Леха, проспал мудила этот! — радостно объявил он. — Договорились теперь на шесть вечера, у камеры хранения. Ничего, мы с него штуку стребуем за такую подставу. Не, даже две.

Дотащив чемодан до камеры хранения, мы обменяли его на бумажку квитанции и пешком отправились в гостиницу.

В пятнадцать минут седьмого в условленном месте появился мужик такой степени ошалелости и помятости, какая бывает у только что выпущенных из вытрезвителя.

После того как Валерка убедился, что это действительно Витькин брат, я протянул этому хмырю квитанцию и сообщил, что он должен нам червонец, который мы здесь заплатили утром.

— Ребята, гадом буду, ни рубля! — широко развел он руками, отчего волны перегара накрыли меня с головой. — С аванса отдам, не сомневайтесь!

Я сплюнул, повернулся и пошел на выход.

А Валерка по возвращении таки стребовал со своего дружка-стоматолога сумку. Ту самую, Adidas. Он с ней потом долго форсил и очень был доволен такой своей предприимчивостью.

К зиме уже все театры Москвы и Петербурга центнерами продавали «Соглядатай». Лишь один, самый главный, Большой, ответил отказом. Билетерши там оказались неприступными. Но их начальством мне было сказано, что, если есть желание, я могу поторговать там сам. Из любопытства я согласился.

Я стоял в фойе второго этажа, красивым веером разложив журнал на белом рояле с золочеными ножками, и чувствовал себя полным идиотом. Вокруг меня бурлила вызывающе нарядная и богатая публика. Ни одна сволочь даже не взглянула на журнал.

Но иногда случались какие-то пароксизмы, когда вдруг «Соглядатай» начинали хватать десятками. Поскольку покупателями были исключительно иностранцы, подозреваю, они принимали его за программку. Но меня при этом никто ни о чем не спрашивал, а я, понятно, и не пытался разубеждать. Тем более для иностранцев цена была не просто пустяковая — вообще никакая. В Большом я торговал по тройному тарифу, и все равно, если мерить на доллары, это составляло какую-то ерунду. Несколько центов за десяток. Зато я позволял себе в особо удачные дни на заработанные денежки сходить в буфет во время представления. Там в полном одиночестве я уминал бутерброды с икрой, пил кофе и шампанское.

В институте начался цикл лор-болезней, на кладбище пошли совсем другие деньги, заказов было столько, что приходилось мотаться туда и в будни. В те дни у меня случалась настоящая карусель.