Преступление и наказание

"Why comical?" Porfiry Petrovitch had turned to go, but he seemed to prick up his ears at this.	- Почему же комическая-с? - тотчас навострил уши Порфирий Петрович, тоже повернувшийся было уйти.
"Why, how you must have been torturing and harassing that poor Nikolay psychologically, after your fashion, till he confessed! You must have been at him day and night, proving to him that he was the murderer, and now that he has confessed, you'll begin vivisecting him again.	- Да как же, вот этого бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: "Ты убийца, ты убийца..." - ну а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете:
' You are lying,' you'll say.	"Врешь, дескать, не ты убийца!
' You are not the murderer!	Не мог ты им быть!
You can't be!	Не свои ты слова говоришь!"
It's not your own tale you are telling!' You must admit it's a comical business!"	Ну, так как же после этого должность не комическая?
"He-he-he!	- Хе-хе-хе!
You noticed then that I said to Nikolay just now that it was not his own tale he was telling?"	А таки заметили, что я сказал сейчас Николаю, что он "не свои слова говорит"?
"How could I help noticing it!"	- Как не заметить?
"He-he!	- Хе-хе!
You are quick-witted.	Остроумны, остроумны-с.
You notice everything!	Все-то замечаете!
You've really a playful mind!	Настоящий игривый ум-с!
And you always fasten on the comic side... he-he!	И самую-то комическую струну и зацепите... хе-хе!
They say that was the marked characteristic of Gogol, among the writers."	Это ведь у Гоголя, из писателей, говорят, эта черта была в высшей-то степени?
"Yes, of Gogol."	- Да, у Гоголя.
"Yes, of Gogol.... I shall look forward to meeting you."	- Да-с, у Гоголя-с... до приятнейшего свидания-с.
"So shall I."	- До приятнейшего свидания...
Raskolnikov walked straight home.	Раскольников прошел прямо домой.
He was so muddled and bewildered that on getting home he sat for a quarter of an hour on the sofa, trying to collect his thoughts.	Он до того был сбит и спутан, что, уже придя домой и бросившись на диван, с четверть часа сидел, только отдыхая и стараясь хоть сколько-нибудь собраться с мыслями.
He did not attempt to think about Nikolay; he was stupefied; he felt that his confession was something inexplicable, amazing--something beyond his understanding.	Про Николая он и рассуждать не брался: он чувствовал, что поражен; что в признании Николая есть что-то необъяснимое, удивительное, чего теперь ему не понять ни за что.
But Nikolay's confession was an actual fact.	Но признание Николая был факт действительный.