Преступления Алисы

– Но с какой стати ему об этом спрашивать? – удивилась Кристин. – О документе знаем только мы трое, а я ничего ему не скажу. Разве не так?

Дверь отворилась, и медсестра, просунув голову, оглядела нас с явным неодобрением.

– Инспектор полиции хочет поговорить с вами, – обратилась она к Кристин. – Вы готовы принять его?

– Теперь, думаю, да, – заявила Кристин и сделала еще одну попытку отважно улыбнуться нам.

Глава 10

– Спустимся по лестнице, – предложил Селдом, – я пока не готов встречаться с Питерсеном.

Мы прошли в конец коридора, но, толкнув створки двери, которая вела на лестничную площадку, увидели громоздкую фигуру инспектора: он, пыхтя, поднимался по ступенькам.

– Профессор Селдом, какой сюрприз, – произнес он с иронией. – Похоже, нам обоим не нравится ездить в лифте. Внизу я пообщался с матерью этой девушки, и она сказала, что, если потороплюсь, то застану вас. Нам есть о чем побеседовать, не так ли? Может, вы оба подождете меня в кафетерии на восьмом этаже? Я поговорю несколько минут с вашей ученицей, а потом поднимусь выпить кофе.

Селдом готов был отказаться под каким-нибудь предлогом, но в последний момент губы его сжались, и он нехотя кивнул. Мы прошли по коридору в обратную сторону, к лифту, и Селдом с раздражением нажал кнопку восьмого этажа. Я был в этом кафетерии лишь однажды, дожидался, пока Лорна закончит смену, и, видя медсестер, сидящих за столиками, невольно всматривался в их лица, будто все еще мог тут встретить Лорну. Кафетерий немного обновили, поменяли светильники, повесили цветные шторы, чтобы стало уютнее, но это не вполне удалось. Может, потому, что трудно было чем-то отвлечь взгляд от инвалидных колясок, респираторов и зондов. Взяв поднос, я стал искать место у самого дальнего окна. Селдом сделал первые несколько глотков в полном молчании; он казался рассерженным или скорее опечаленным. Вошли две женщины в длинных серых юбках, таких же, как на той, что осталась ждать у двери в палату Кристин.

– Такие женщины, – пробормотал Селдом, – вгоняют меня в дрожь. Методистки. Так и роились вокруг, едва меня перевели из интенсивной терапии. Мыслимо ли, что они сделали с Кристин за какие-то два дня? Умеют нанести удар в момент крайней слабости, когда смерть уже ходит дозором вокруг. Но я представить не мог, чтобы Кристин позволила себя завлечь. Как случилось, чтобы математический ум, тренированный на аксиоматических системах, тонких софизмах, развертывании логических постулатов, забыв обо всем, вновь приник к Богу из детского катехизиса? Вы слышали: она не боится, поскольку верит, будто есть Некто Всевышний, кто оберегает ее!

Селдом был одновременно растерян и разочарован, словно чувствовал, что у него навсегда отнимают его ученицу.

– Может, это временное явление, – заметил я. – Полагаю, это естественная реакция переживших аварию: они проникнуты уверенностью, будто свершилось чудо, специально предназначенное именно для них. Разве вы сами не писали об этом в «Эстетике умозаключений»? Никому не по нраву находиться во власти игры случая в море статистических данных, произвольным числом в колоколе Гаусса: каждый предпочитает верить в предназначенное ему чудо, в то, что его осеняет некая высшая сила. Когда Кристин выйдет из больницы, она, наверное, станет такой, как прежде.

– Не известно, – возразил Селдом. – Знаете, какую тему выбрала Кристин для диссертации? Последняя лекция, которую Гёдель прочитал в своей жизни.

– Гиббсовская лекция? Но в этой лекции Гёдель оставляет щель для мистицизма: возможность существования a priori математических моделей и предметов, на манер платоновских идей. И не вы ли однажды сказали, что платонизм – истинная вера, которую исповедуют математики? Что все математики – платоники с понедельника по пятницу, а в выходные возвращаются в лоно церкви?