Преступления Алисы

Питерсен выдержал взгляд Селдома.

– Все так, – кивнул он, – в высших правительственных кругах мне предъявили ультиматум: я должен был раскрыть это дело до того, как оно будет предано гласности. И я прибег к такому трюку: спустил собак и направил их во все стороны, чтобы откуда-то выскочил заяц. Только вот первым попавшимся зайцем стал я сам. И это даже не сработало, не предотвратило убийство Андерсона. Да, я дважды потерпел поражение. Но, может, вы не только разоблачили меня, но и пришли к какому-то иному выводу, – заключил он с вежливостью, от которой веяло холодом. – И, если я увел вас в сторону от правды, вы наверняка нашли обратный путь: остается выслушать вас.

Глава 28 (продолжение)

Селдом ладонью смел со стола все фотографии, разосланные Питерсеном; таким же решительным жестом он стирал с доски сложные, развернутые решения, которые в итоге оказывались неверными.

– Все, что я могу рассказать, – начал он, – пока лишь предположение, то, что мы, математики, называем рабочей гипотезой. Однако даже с таким допущением она объясняет произошедшие события. Позвольте вернуться к двум первым фотографиям, единственным, имеющим значение. Вспомним, что я так и не сумел прийти к определенному выводу относительно того, что лежит в основе установленной серии. Я склонялся к идее посланника, которого дважды перехватывают по пути. Но послание, которое не должно было дойти по назначению, тоже, как мы видели, менялось: была ли то фраза из документа Кристин? Или публикация дневников Кэрролла? Или тайна фотографий Хинча? Каждая из возможностей сама по себе представлялась вероятной, но мне не удавалось придать им всем окончательный смысл, вполне убедительный. Я застрял на этой точке, когда однажды на одном из своих семинаров заговорил об антропологе Куайне и об ускользающем значении слова гавагай.

– Гавагай? – удивился Питерсен. – Антропология? Я всегда считал, что вы преподаете математическую логику.