Преступники-сыщики

– Правда заключается в том, – взывал он к хранящему молчание Манфреду, – что мы занимаемся ерундой. Ведь по-прежнему существуют преступления, за совершение которых нельзя покарать законом, а единственным и логичным наказанием остается лишь смерть. Мы творим добро, как умеем, – это да. Мы даже до некоторой степени исправляем причиненное зло – тоже да. Однако разве не этим же занимается любое приличное детективное агентство?

– Пуаккар не сторонник соблюдения законов, – пробормотал Леон Гонсалес. – Он намерен пуститься во все тяжкие – я вижу в его глазах жажду убийства!

Пуаккар добродушно улыбнулся.

– Все мы знаем, что это правда. Вот я, например, знаком сразу с тремя людьми, каждый из которых достоин быть уничтоженным. Они живут грешной жизнью, но пребывают под защитой закона… И вот что я предлагаю…

Никто не мешал ему, и он все говорил и говорил, а перед внутренним взором Манфреда встал Меррелл, четвертый из «Благочестивых», – тот, кто погиб в Бордо и ценой смерти достиг своей цели. Вероятно, когда-нибудь наступит день и мир узнает историю Меррелла Четвертого…

Манфред хорошо помнил теплую спокойную ночь, когда Пуаккар точно так же излагал те же самые вещи, что и сегодня. Вот только тогда они были моложе: стремились вершить правосудие так, как понимали его, и проявляли невероятную поспешность в его осуществлении.

– Мы – уважаемые граждане, – заявил Леон, поднимаясь на ноги, – а вы пытаетесь сбить нас с пути истинного, друг мой. Но я решительно отказываюсь совращаться!

Пуаккар взглянул на него из-под тяжелых век.

– Интересно, кто первым вернется к старым привычкам?.. – многозначительно обронил он.

Леон ничего не ответил.

Это произошло за месяц до появления медальона. Он тогда был в Берлине, разыскивая человека, который называл себя Лефевром. Однажды солнечным днем, прогуливаясь по Шарлоттенбургу, Раймонд заглянул в антикварную лавку, дабы приобрести что-нибудь из старинной турецкой керамики, выставленной на продажу. Выбор его пал на две большие голубые вазы, кои он распорядился упаковать и отправить в Лондон, на Керзон-стрит.

Первым золотой медальон обнаружил Манфред. Иногда на него нападали приступы домоседства, и в тот день он решил перемыть керамические изделия. На дне ваз скопилась всякая всячина: одна была до половины заполнена обрывками сирийской газеты, и ему потребовалось недюжинное терпение, чтобы с помощью проволоки извлечь их на свет божий. Когда же его задача близилась к завершению, он вдруг услышал металлический звон и, перевернув сосуд кверху дном, увидел, как в кухонную раковину выпал золотой браслет в виде цепочки с продолговатым медальоном, исписанным с обеих сторон мелкой арабской вязью.

Так уж получилось, что в тот момент, когда была сделана эта интересная находка, на кухне обретался мистер Дориан из «Ивнинг геральд», который, как всем хорошо известно, считается лучшим из всех репортеров светской хроники, когда-либо подвизавшихся на Флит-стрит. Он являл собой молодящегося зрелого мужчину сорока с чем-то лет, но выглядел немногим старше двадцати. Его можно было встретить на премьере либо ином мероприятии для избранных, равно как и на открытии воинского мемориала – во время войны он был очень хорошим артиллеристом. Иногда Дориан заглядывал к ним в гости и оставался на ужин, предаваясь воспоминаниям о старых добрых временах, когда работал в «Мегафоне», но до сей поры ему еще ни разу не удавалось извлечь из своих визитов профессиональную выгоду.

– На Пуаккара это не произведет впечатления, зато Леон будет в восторге, – заметил Джордж, внимательно разглядывая браслет звено за звеном. – Золото, разумеется. Леон любит подобные загадки и, как правило, решает их. Эта вполне годится для его ящичка с таинственными историями.

Пресловутый ящичек был маленькой слабостью Леона. Презирая сейфы и хранилища, он предпочитал сей потрепанный ящик для документов, что покоился у него под кроватью. Да, в нем изначально не хранилось ничего особенно ценного: здесь был собран, по большей части, всякий хлам, начиная от порванных билетов букмекеров и заканчивая двумя дюймами веревки, на которой должны были повесить Манфреда, и каждый предмет был снабжен собственным приложением в виде истории.

У журналиста моментально разыгралось воображение. Он взял браслет и принялся внимательно рассматривать его.

– Что это? – с любопытством спросил он.

Манфред же занимался тем, что изучал надписи.

– Леон владеет арабским лучше меня – это похоже на личный знак турецкого офицера. Когда-то вещица, должно быть, выглядела весьма изысканно.

– Занятно, – громко протянул Дориан.

Здесь, в затянутом смогом Лондоне, обнаруживается купленная в Берлине ваза или кувшин, из которой выпадает предмет, олицетворяющий романтику Востока. Дориан осведомился, не может ли он в будущей статье поразмышлять на эту тему, и Джордж Манфред не нашел, что возразить ему.

Тем же вечером домой вернулся Леон: американское правительство обратилось к нему с просьбой уточнить сведения относительно некоего груза общего назначения, который доставлялся лихтерами[16] в порт Лондона.