Претерпевшие до конца. Том 1

– Ваше Величество… – и понял, отчего знакомым показалось ему лицо Сестры.

А она закончила перевязку, чуть улыбнулась, светло, мягко, сказала, ласково положив руку на горячий лоб:

– Поправляйтесь, голубчик!

Она очень редко улыбалась. Но сколько же света было в этой её печальной улыбке! Сколько неподдельного участия и заботы было в голосе, когда часами она просиживала подле страждущих, разговаривая с ними.

В лазарет Августейшая Сестра приезжала каждый день ровно в девять часов. Быстро обходила палаты с Великими Княжнами Ольгой Николаевной и Татьяной Николаевной, подавая руку каждому раненому, после чего шла в операционную, где работала непрерывно до одиннадцати часов. Никто в лазарете не умел делать перевязок лучше неё. После работы в операционной она вновь обходила раненых, на этот раз подолгу разговаривая с каждым. А ведь ей по болезни самой трудно было ходить… Но превозмогала себя для служения страждущим.

Не отставали от матери и княжны. Работали, не зная усталости. Не только перевязывали раненых, но и мыли их. Вот, привозят очередную партию: офицеров, солдат… И Великая Княжна Ольга по очереди каждому из них омывает ноги… Сочувствует пожилой солдат:

– Умаялась, сердечная?

– Да, немного устала. Это хорошо, когда устаёшь.

– Чего же тут хорошего?

– Значит, поработала.

– Этак тебе не тут сидеть надо. На хронт бы поехала.

– Да моя мечта – на фронт попасть.

– Чего же. Поезжай.

– Я бы поехала, да отец не пускает, говорит, что я здоровьем для этого слишком слаба.

– А ты плюнь на отца да поезжай! – посоветовал солдат.

– Нет, уж плюнуть-то не могу, – смеётся княжна. – Уж очень мы друг друга любим.

Сёстры также шили для раненых бельё. Родион однажды видел Ольгу Николаевну за этой работой и поразился, как заботливо и любовно шила она рубашку для неведомого простого солдата, сколько теплоты разлито было в её подлинно русском, открытом, чистом лице.

Не было ни единого раненого, кто бы ни был Сёстрами обласкан, утешен, ободрен. Младшие по летам ещё не могли трудиться в лазарете, но приезжали также – просто поболтать, поиграть с ранеными, очень любившими их.

Однажды в лазарет приехал Наследник. В палату он вошёл почти бегом. Но страшно качаясь, откидывая в сторону больную ногу… «Нежилец», – едва слышно шепнул Родиону лежавший рядом поручик. В самом деле… Такие дети не живут. Люди такие не живут. В этом мире. Потому что это не их мир. Их мир – горний. Они от тех… От вышних. Ангелы, для чего-то посланные в мир на краткий срок. Может, для того, чтобы умягчить своей чистотой и страдальчеством ожесточённые сердца?

Лицо мальчика светилось. Светились огромные, познавшие не по годам много боли, глаза. Он обходил раненых… Участливо расспрашивал их о чём-то. И – понимал их. Терпящий боль всю свою недолгую жизнь боль чужую он понимал особенно чутко.

Глядя на него, осознал Родион, отчего так редко трогает улыбка красивое, но до срока состарившееся лицо его матери. Отчего такой невыразимой печалью полны её глаза.

Мы молим: сделай Бог Вас радостной,

А в трудный час и скорбный час

Да снизойдёт к Вам Ангел благостный,

Как вы снисходите до нас… – так в эти дни написал ей находившийся также на излечении в Царском поручик Николай Гумилёв. Когда бы услышал Господь эту молитву…

Удивительная это была Семья. Столько чистоты, красоты, милосердия. Столько душевной высоты, жертвенности, мужества… И такое непоправимое одиночество. Его Родион явственно ощутил даже здесь, в Царском. В каком-то другом мире жили они, в отрыве от реальности. А реальность требовала быть ближе к себе… В этом замкнутом мире они оставались непоняты и беззащитны. Никто, исключая немногих больных, не видел Августейшую Сестру склоняющейся над ранеными, страдальческого лица её, не видел её подвига. А видели холодное, гордое лицо на портретах. И слышали, и читали… Грязь. Которая так и липла к чистоте… И о которой сама Государыня не понимала, не верила, что это – грязь. Что за несчастная, несправедливая судьба…

Покидал Родион Царское со смутным чувством на душе. Тревожно было за них… Не за Династию. А за светлых этих людей, так непоправимо выпавших из реальности, отчуждившихся от этого мира. Хрустальный мальчик-наследник. Хрустальные княжны. И весь их мир – хрустальный. Прекрасный, чистый и хрупкий. Тронь и разлетится на осколочки мелкие. И что будет с ними? С этими юными девушками, так похожими на Христовых невест?..

Этих людей обвиняли в отрыве от народа… Кто? Завсегдатаи цюрихских и женевских кафе. Думские витии. Завсегдатаи столичных рестораций с белыми билетами. Народа не знавшие. И народ презиравшие. Никогда ни капли крови, ни слезы горячей о нём не уронившие.

Эту публику Родион ненавидел всей душой. И когда грянул Февраль, грезил о том, как бы добраться до наглых изменников и… и… Вот, только слишком много оказалось их. С кем наперёд разделываться по-эссеровски, не разберёшь. В Октябре, впрочем, яснее стало. Марать руки об того же мерзавца Керенского было бы противно. Но на смену ему пришёл Враг настоящий. Только доберись до него…