Преторианец

— Я ухожу, — сказал Годвин, — а этого типа советую вышвырнуть в Нил и скормить первой достаточно крупной твари, какая проплывет мимо.

На следующий день она пришла к нему в номер. На ней был шелковый французский костюм под цвет ее глаз. Черепаховый браслет на запястье, такое же ожерелье на кремовой блузе, кольцо с камеей на одной руке, с бриллиантом — на другой. Короткие волосы были зачесаны на пробор, по-мужски. И мягкая шляпа напоминала мужскую панаму. Войдя в затененную комнату, она сорвала ее с головы и закинула на первое попавшееся кресло.

Годвин встретил ее скованно. В глубине души он все еще видел в ней девочку, но в ушах стоял голос Алджи Несбитта, выкладывающего о ней новые и новые сплетни, и он не знал, что и думать. Она быстро и нервно улыбнулась ему, мимоходом чмокнула в губы и проскочила в комнату, а он остался в дверях, гадая, что заставляет его чувствовать себя таким большим, неуклюжим и робким. Она была такая ладная и крепенькая.

Она обернулась, словно угадав, что он разглядывает ее тугие ягодицы под идеально скроенной юбкой.

— Ну, как тебе?

— Что? Вид? Ну, ты, скажем так, подросла.

— «Шепердс», глупенький! Как тебе «Шепердс»?

— Нормально. Я провел здесь не так уж много времени. Обнаружил, что в моем номере нет телефона.

— Верно, телефоны здесь только в четырнадцати номерах. Разве тебя не предупредили?

— Нет, никто не говорил.

— Тебе нужен кто-нибудь, кто о тебе позаботится. Здесь есть терраса. Знаешь, как говорят про террасу в «Шепердсе»?

— Нет, по-моему, не знаю.

— Если просидеть на ней достаточно долго, рано или поздно увидишь всех самых скучных людей на свете. И между прочим, это чистая правда.

Она осмотрела его, склонив голову набок.

— Ты изменился, Роджер. Уж не стареешь ли ты?

— Ты тоже изменилась.

— В чем?

— Сама знаешь.

— Нет, скажи мне, в чем я изменилась?

— Округлилась в стратегически важных районах.

— Правда? А мне говорили, у меня самые маленькие груди на современной эстраде. Ой, я сказала что-то неуместное? Это просто цитата, Роджер, не думай, что я такая вульгарная…

— Расскажи мне, как ты жила, Сцилла. К джину — это?

Он приготовил джин с тоником и лед. Ожидая ее, он успел выпить в одиночестве, чтобы забыть болтовню Несбитта. Он подал ей стакан. Она села в мягкое кресло, он тоже — два чувствующих себя неловко человека в номере каирского отеля.

Она молчала, поэтому начал он:

— Так где теперь Макс? Чем он занимается? И, кстати, что привело вас в Каир?

— Ох, Роджер, какая разница! Макс воюет, в компании с Монком Варданом готовится к началу представления в пустыне. Там всего-навсего итальянцы, так что я не понимаю, к чему столько хлопот. Их, конечно, разгромят. Не понимаю, как можно быть таким злым, чтобы воевать с бедными несчастными итальянцами. А я приехала навестить… не знаю, может, просто показать, что я хотела к нему приехать. Каир — умеренно кошмарный город, верно?.. Так много нищеты… Все это довольно грустное зрелище, а богатые здесь так богаты… — Она солнечно улыбнулась ему. — Совсем как в Англии, да? Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Из-за жары все выглядит гораздо ужаснее, тебе не кажется?

— Ты с Максом, — сказал он. — Он, конечно, увлекся тобой еще тогда. Но я никак не думал, что вы…

— Мы с ним не очень-то счастливы, Роджер. То есть в наше время полно несчастливых людей. А из-за войны все станет еще хуже. Я плохо обходилась с Максом; ему трудно пришлось. Бывает, мне почти хочется, чтобы исполнилась его излюбленная мечта… геройски пасть за родину. Потому что он и есть герой. А герои все так кончают.

— Мне грустно это слышать. Может, еще наладится…

— Ну да, все может быть. А как раз вчера я слышала, что свиньи в Суррее летают. Не надо банальностей, Роджер. Ничего у нас с Максом не наладится.

Она вздохнула. Окно было прикрыто жалюзи от уличного зноя, и под потолком медленно вращался большой вентилятор. Он рассекал пробивающиеся сквозь жалюзи солнечные лучи. Полоска света упала к ней на колени, перескочила на живот.

— Боюсь, я слишком уж живаядля бедного Макса. Мы — как два контрастных цвета — сочетание иной раз просто режет глаз. Мы, очевидно, не подходим друг другу. Так уж получилось.

— Как это с вами случилось? Я и понятия не имел, и не слышал ничего. Я просто уехал не оглядываясь.

— Да, ты уехал в своем красном автомобиле, и я поняла, что ты лгал в последний вечер, когда давал мне советы. Ты такой откровенный осел. Я еще читала твои книги, и они мне понравились, хотя сама не знаю, зачем тебе в этом признаюсь. Я плакала, когда читала те, что о Париже.

Он улыбнулся ей:

— Мне и самому случалось всплакнуть, пока писал. Париж был для меня… юностью наверно. Люди вечно оплакивают потерянную молодость. И ты совершенно права — я лгал. Видит бог, я морально несовершенен.

Она с усилием рассмеялась: