Преторианец

— Я никогда не была чудо-ребенком, но со мной все так обращались. Все из-за внешности, как по любому поводу твердит моя мать. Она всегда говорила, что все мужчины и половина женщин в зрительском зале не столько слушают мою игру, сколько мечтают увидеть меня без панталон. Она уверена, что я переспала со всеми известными дирижерами и агентами. Что за женщина! В Берлине я имела большой успех. Внукам буду рассказывать, что играла для этого жирного Геринга с его женушкой, а потом пила с ними шампанское и танцевала с ним. Мы с Максом довольно много времени проводим врозь. Наши жизни редко пересекаются. Он бы хотел жить в той фамильной дыре у черта на рогах. Забился бы туда, как Квазимодо, чтобы пересидеть холод и дождь… может, потому, что там ничто не напоминает пустыню, как знать? Но война его расшевелила. — Она смочила губы в джине с тоником, оперла запотевший стакан на подушечку нижней губы, оттопырившейся с годами еще сильней. — Я рада за него: наконец-то он дождался своей войны. Очень долго ему пришлось ждать. Ему скоро пятьдесят. Еще немного, и было бы поздно. Его помощь понадобилась им для войны в пустыне — а он так долго не был нужен.

— Но как ты оказалась за ним замужем?

Она встала, пожаловалась на жару. Сняла жакет и сбросила его на кровать. Прошла к окну, сдвинула задвижку, открывавшую прорези жалюзи, постояла немного, будто что-то решая.

— Мы поженились в Америке, в Бостоне. Официально. Это было мое первое турне по Америке. Об этом много писали. Я тогда думала, тебе наверняка попадется где-нибудь мое имя, и ты мне напишешь. Как видно, не попалось.

— Но… то есть зачем? Так долго он тебя уговаривал?

— Ох, Роджер, он же влюбился в меня с первого дня. Тогда, в Париже. По крайней мере, ему хочется так думать. Он никак не отступал, просил снова и снова — в конце концов я сказала да. Он знал, что так будет. Он хорошо знает мои слабости. — Она пожала плечами. — Так или иначе, он меня хотел. Не то чтобы я рассказала ему все… что рассказывала тебе. — Она отвернулась к окну. — А что наша старая парижская компания? Ты с кем-нибудь видишься?

— Нет. Собирался, когда уезжал из Парижа… нет, вру, даже не собирался. Но я их вспоминал и ждал, что рано или поздно они объявятся. Где-нибудь.

— Я в Нью-Йорке виделась с Клайдом. Огромный успех и полное разложение. Девочки все моложе и моложе. Я чувствовала себя такой… заслуженной.

Она опять сверкнула улыбкой, чуть выпятив нижнюю губу.

— Он, кажется, пытался покончить с собой из-за тебя? В Париже?

— Разве? Ах да, кажется. Но у него ничего не вышло.

Она прошлась по комнате, развернулась на каблуке, вздохнула.

— Зря я придумала сюда прийти. Не надо было. Мне казалось, будет опять, как в Париже, но нет, все по-другому. Наверно, я стала другая. Все равно, мне надо идти. Правда, Роджер, мне пора.

— В чем дело? У тебя нервы в совершенном беспорядке. Из-за Макса?

— Ты мне писал, Роджер. Я получила твое письмо той осенью. Тринадцать лет назад. Я его до сих пор храню, в самом заветном месте. Я была в Англии, в школе, и ты написал мне очень милое письмо.

— Помнится, ты на него так и не ответила.

— Нет, я отвечала, правда, отвечала. Ты просто предпочел забыть. Очень уж тебя смутил мой ответ. Я послала его тебе на какой-то банк в Вене. Ты обещал получить там почту…

— Я его не получил.

— Вот так, — усмехнулась она, — и решаются судьбы людей.

— Почему ты так говоришь?

— Слушай. — Она задыхалась. — Я затем и хотела тебя повидать… из-за того письма, и потому-то я теперь должна уйти. Мысль была глупая, как ни посмотри, но я еще могу, так сказать, отменить выступление. Пожалуйста, позволь мне просто уйти…

— Но почему, Сцилла? Это было так давно…

— Потому что в том письме я высказала все, что не посмела сказать тебе с глазу на глаз.

— Послушай, тебе было четырнадцать…