Преторианец

У Годвина были собственные идеи насчет того, как выскользнуть из огромной сети, раскинутой Роммелем. Водитель каждого найденного им грузовика точно знал, куда направляется, а Годвин не собирался доверять собственную жизнь чужим неразумным замыслам. Он понимал, что разыскивать Худа бессмысленно. Ночь сгущалась, Роммель приближался. Годвин остановился на маленькой, обсаженной пальмами площади, гадая, не кончена ли игра. Он от усталости буквально валился с ног и присел за уличный столик какого-то кафе или таверны — кажется, брошенной даже хозяином. Все на этой площади выглядело пустым и заброшенным. Он решил выждать и посмотреть, что будет. Может быть, немцы обнаружат его и возьмут в плен. Может быть, не станут возиться с журналистом. Может быть, ему удастся добраться до самого Роммеля. До старого приятеля. Может быть, он попросту бредил от страха и истощения. Словом, он сидел и ждал.

Он не мог знать, что в тот же вечер несколькими часами позже Ним и О’Коннор, тоже изнемогавшие от усталости, свернули с дороги, чтобы немного поспать в штабной машине Нима. В три часа утра их разбудила армия Роммеля, и следующие три года они провели в Италии как военнопленные.

Но Годвин тогда знал только, что не в состоянии ничего придумать и исчерпал последние капли надежды. Он сидел на пустынной площади, смотрел в пространство и ждал немцев, пока кто-то не окликнул его по имени.

Он предполагал, что в таком полном случайностей деле, как война, спасение может явиться в любом облике. Судьба многолика и иной раз принимает довольно нелепый, хотя от этого не менее решительный вид. Второй раз услышав свое имя, Годвин устало поднял голову и огляделся.

— Слушайте, Годвин, это вы? Вы здесь, за столиком? Лучше бы пошевеливались!

Это был Сэм Болдерстон из «Таймс». Его круглое глуповатое лицо выглядывало в окно фордовского фургона с деревянными бортами, выщербленными пулями и песчинками. Но лицо это было прекрасно, да и весь Болдерстон представлял собой зрелище много более приятное, чем в обычных обстоятельствах.

— Сэм, вы, похоже, предпоследний, кто еще торчит в этом проклятущем оазисе. Нам, случайно, не по пути?

Годвин изо всех сил старался показать, что ему черт не брат.

— А вам куда?

— На ту сторону пустыни, черт бы ее побрал.

— Я слыхал, в ней полно колбасников.

— Слухи безосновательны, добрый человек. Пустыня так велика, а немцев так мало… К тому же это кратчайший путь к дому, что говорит в ее пользу.

— Я подумывал о Тобруке…

— Глупости. В это время года все едут в Тобрук.

— Слушайте, я вас правильно понял? Вы не хотите в Тобрук?

— Тобрук — неподходящее место, — сказал Годвин, — для таких, как мы. У меня, представьте, есть карта. Купил у одного араба. Я сумею найти дорогу к дому.

— К дому, старик? В Айову?

— Ну, скажем, до Каира.

— Если я ухватил вашу мысль, вы предлагаете мне доехатьдо Каира? Правда, в кузове этой телеги полно канистр с бензином…

— Некоторым, знаете ли, это удавалось. Но нам, может быть, попадется по пути какой-нибудь самолет. Беретесь, Сэм?

— А, была не была! — сказал тот, и они забрались в испещренный оспинами «форд» и начали автопробег Брас — Каир. Годвин не знал, что сталось с Максом Худом. Оставалось только надеяться, что с ним все в порядке.

Мечили, лежавший более или менее на пути, избранном Годвином и Болдерстоном, был взят Роммелем 8 апреля. Именно там и тогда Роммель положил глаз на огромные песчаные очки, оказавшиеся среди имущества захваченного им британского генерала Майкла Гамбье. Он обратил на них внимание и объявил своим трофеем. Он прицепил их к золотому шитью своей фуражки и в таком виде был сфотографирован. Отныне он стал Лисом пустыни.

В тот же день Уэйвелл в тобрукском отеле у самого моря объявил, что город надо удержать. Отныне в песнях и рассказах Тобрук, наравне с Ленинградом, станет синонимом стойкости, непреклонной воли и отваги. У немцев — Лис пустыни; у британцев — «тобрукские крысы». Уэйвелл сознавал, как трудно будет удержать Тобрук; снабжение его возможно было только морем, под бомбежками и обстрелом Люфтваффе. Но Уэйвелл сказал своим людям, у которых, по правде сказать, не было особенного выбора:

— Сразу за нами — Каир.

Роммель, стремившийся завоевать Египет и захватить Суэцкий канал, не мог ничего предпринимать, пока на фланге у него оставался нарыв, который представлял собой Тобрук. В него, как в нору, забились тридцать пять тысяч солдат, и Роммель не мог просто обойти их, оставив у себя за спиной. Но тогда Годвин ничего этого не знал. Они с Сэмом Болдерстоном пытались, как умели, выбраться из войны. Они не знали, что Макс Худ числится среди пропавших.

Они сменялись. Пока машину вел Сэм, Годвин молился. Когда вел Годвин, Сэм на чем свет стоит проклинал его езду и идиотский план.