Превращения Арсена Люпена

Каждое утро Барнетт являлся в этот дом и после каждого урока у флейтистки и каждого сеанса диктовки у машинистки выходил от них все с той же проклятой картонкой. Что же делать? Бешу не сомневался, что Барнетт разыгрывает очередной фарс и попросту издевается над ним. Но может быть, Барнетт выбирает удобный момент, чтобы сбежать со своей добычей – акциями Гассира, – а заодно прихватить и его двенадцать «африканок»?! И несчастный Бешу что ни день рылся в картонке, извлекая оттуда всякий хлам – рваные тряпки, клочки бумаги, облысевшие метелки для пыли, сломанные щетки, золу из камина, морковные очистки. А Барнетт хохотал, держась за бока и приговаривая:

– Они здесь! Нет, они не здесь!

Они найдутся! Или не найдутся!.. Ох, до чего же ты потешный, дурачок Бешу!

Так продолжалось целую неделю. Бешу тратил на эту безнадежную борьбу день за днем своего отпуска и вдобавок стал посмешищем всего квартала. Никола Гассир и он не могли запретить жильцам дома, которых постоянно подвергали проверке вещей и личным обыскам, злословить на их счет. А между тем ограбление Гассира наделало немало шума. Разъяренные клиенты осаждали его контору и требовали вернуть им деньги. К тому же господин Туфмон – депутат и бывший министр – совершенно лишился покоя, ибо всякий раз, как он выходил из дома или возвращался, ему приходилось быть невольным свидетелем этой суматохи, и потому он требовал, чтобы Никола Гассир поторопил полицию с розысками. Такое положение вещей не могло продолжаться до бесконечности.

Но вот случилось одно непредвиденное происшествие, которое ускорило ход событий. Однажды в середине дня Гассир и Бешу услышали шум бурной ссоры на четвертом этаже. Оттуда доносились женские вопли и громкий топот – словом, происходило что-то серьезное.

Они торопливо поднялись наверх. Там, на лестничной площадке, свирепо дрались мадемуазель Авлин и мадемуазель Легофье, и все усилия Барнетта – который, разумеется, от души веселился – не помогали усмирить девушек. Их шиньоны растрепались, корсажи были изодраны в клочья, а брань лилась потоком.

Наконец их разняли. Машинистка забилась в истерике, и Барнетту пришлось насильно втолкнуть ее в квартиру под злобные крики флейтистки.

– Я их застукала, его и ее! – вопила мадемуазель Авлин. – Этот Барнетт сперва приударил за мной, а теперь милуется с ней. И вообще – он очень подозрительный тип, этот Барнетт; вам следовало бы допросить его, господин Бешу! Пускай скажет, чем он тут занимался целую неделю и с какой стати все время расспрашивает нас и всюду сует свой нос? Если не знаете, кто обокрал господина Гассира, так я вам скажу: это консьержка – да-да, она самая, мадам Ален! А теперь спросите-ка его, этого Барнетта, почему он запретил мне шепнуть вам об этом? И потом, что касается акций – он точно знает правду! И вот вам доказательство – он мне сам сказал: «Они в доме, не находясь в нем, и они не в доме, находясь в нем». От таких типов надо держаться подальше, господин Бешу!

Справившись с машинисткой, Джим Барнетт схватил в охапку мадемуазель Авлин и энергично втолкнул ее в квартиру со словами:

– А ну-ка, моя дорогая учительница, довольно сплетен, и не болтайте о том, чего не знаете. Вам удается выражать свои чувства только в игре на флейте.

Бешу не стал ждать возвращения Барнетта. Разоблачения мадемуазель Авлин, касавшиеся этого субъекта, тотчас же прояснили ему суть дела. Ну конечно, преступницей была мадам Ален! Как же он сам до этого не додумался?! В приступе праведного гнева он со всех ног кинулся вниз по лестнице и ворвался в каморку консьержки; за ним поспевал Никола Гассир.

– Мои «африканки»! Где они? Это вы их украли!

Следом завопил Никола Гассир:

– Мои акции! Что вы с ними сделали, воровка?!

И оба немилосердно трясли толстуху-консьержку и тащили ее каждый в свою сторону, осыпая вопросами и ругательствами. Мадам Ален, буквально остолбеневшая от изумления, словно потеряла дар речи.

Она провела кошмарную бессонную ночь, за которой последовали два не менее ужасных дня. Бешу ни на минуту не усомнился в правоте Джима Барнетта, ибо в свете этого обвинения факты обретали свой истинный смысл. Консьержка, занимавшаяся уборкой в квартире Гассира, наверняка заприметила необычный пакет на его прикроватной тумбочке, а поскольку у нее был ключ от квартиры маклера и она знала распорядок его дня, ей ничего не стоило зайти к нему, стащить акции и успеть спуститься в свою каморку, где Никола Гассир и застал ее.

Бешу был просто убит.

– Да, теперь все ясно, – говорил он, – их украла эта мерзавка. Но тайна остается тайной. Виновата ли консьержка или кто-то-то другой, это, по сути дела, совсем не важно; главное – узнать, что стало с моими двенадцатью «африканками». Я допускаю, что она отнесла их к себе, но тогда каким чудом они исчезли из ее комнатенки между девятью утра и началом нашего обыска?!