Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

И терпение представителей нации лопается. Они собираются семнадцатого июня, дают клятву верности и провозглашают себя Национальным собранием. Это уже очень серьезно. Это уже орган власти, который присваивает себе право законодательной инициативы, на что король, затеяв свою игру в разделяй и властвуй никак не рассчитывал. И первое же решение показывает ему, как он непростительно ошибался, предполагая, что нищий король может быть от кого-нибудь независим. Первым же своим постановлением Национальное собрание указывает своему впавшему в заблуждение королю, что впредь все налоги будут беспрепятственно собираться лишь до тех пор, пока настоящее Собрание продолжает существовать. Сбор налогов прекратится, как только собрание будет распущено.

Хорошо бы, разумеется, его распустить. Правда, для этого надо быть решительным, сильным и надо иметь надежную армию, а король слаб и армия его ненадежна. Остается зажать свой гонор в кулак, смолчать и поискать компромисс. Однако гонор прямо бескрайний, не позволяет смолчать, и король делает именно то, чего не следует делать.

Двадцатого июня, как всегда в девять часов утра, Национальное собрание собирается заседать. Не тут-то было. Для него закрыты двери Зала для малых забав. Просим прощения, господа, у нас спешный и неотложный ремонт. Экая глупость! Ведь это всё равно, что подбросить порох в огонь.

Депутаты, натурально, встают на дыбы. В конце концов они с самого начала явились в Версаль, чтобы делать серьезное дело, с ними затевают какие-то детские игры. Вокруг них собирается возмущенный народ и прибавляет решимости идти наперекор королю. Они уже тоже не ищут согласия. Нет! Они оглядываются по сторонам. Поблизости пустует огромный Зал для игры в мяч, которым владеет частный хозяин. В сопровождении толпы они устремляются туда. Там, естественно, пустовато, как для игры в мяч и положено быть. Им не на что сесть. Это уже никого не смущает. Появляется перо и бумага. Составляется короткий текст. Депутаты клянутся собираться всюду, где только будет возможно, и не расходиться до тех пор, пока не разработают конституцию.

Нечего сказать, замечательный результат всех этих наивных королевских уловок. И вот что удивительно, король всё ещё не понимает, что происходит. Спустя пару дней закрывают и Зал для игры в мяч. Национальное собрание перебирается в церковь Святого Людовика, причем к представителям нации присоединяется низшее духовенство и несколько дворян от провинции Дофине, а возбужденный народ стаскивает в церковь со всех окрестностей лавки и стулья.

Королю приходит в голову коварная мысль эту нахальную публику вразумить. На двадцать третье июня он командует общий сбор. В общем, это разумно. Многим кажется, что наступает миг желанного примирения, что с этого дня все дружно займутся уже давно назревшим спасеньем отечества, а вместе с отечеством и обанкротившего себя короля. Только королю нет никакого дела до спасенья отечества. Он продолжает вести себя вызывающе. Двадцать третьего июня высшие сословия пропускают в широкие парадные двери, а третье сословие намеренно указывают на задний вход. Вход этот узок. Идти приходится по одному. Представителям нации приходится долго стоять под дождем.

В зале по-прежнему садятся раздельно и видят вооруженную стражу. Все понимают намек. Промокшие и оскорбленные представители нации раздражаются ещё больше. Король появляется, и они его встречают угрюмым молчанием. Король говорит. Хранитель печати читает королевскую декларацию. Король опять говорит. Хранитель печати читает. И так три раза подряд.

Уже видно, что силой тут не возьмешь, а король именно демонстрирует силу, которой у него нет. Значит так: все постановления Национального собрания отменяются, всем заседать по сословия, церковная десятина и феодальные права подтверждаются, те реформы, которые король сочтет нужными, королем проведет сам, в частности, он подумает, не отменить ли тайные приказы, по которым без суда и следствия отправляют в Бастилию. И – марш по местам!

Он встает и уходит. За ним уходят дворяне и только часть духовенства. Представители нации остаются в полном молчании. Аббат Бове говорит негромко, но его слышат все:

– Если народы не всегда имеют право говорить, они по меньшей мере имеют право молчать, и молчание их – страшный урок королям.

Обер-церемониймейстер напоминает им, что король повелел разойтись. Старшина, уже избранный Национальным собранием, с достоинством отвечает:

– Милостивый государь, вслед за королевским заседанием я назначил заседание Национального собрания, и я должен защищать его право совещаться свободно.

Тут вскакивает с места всегда взвинченный граф Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо и произносит свою первую, неизменно громовую речь, состоящую чуть ли не из одних восклицаний:

– Национальные депутаты посланы нацией! Они дали клятву!

Восклицания слишком быстро напоминают исполнительному слуге короля. Возможно, они даже не понятны ему. Он настаивает:

– Мсье, вы слышали приказ короля!

И Оноре Габриэль обрушивается на ни в чем не повинного человека: