Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Тем временем более уравновешенный и благоразумный Постоянный комитет отправляет к коменданту неприступной крепости новую депутацию, с белым флагом и барабаном. Депутация приближается с одной стороны и бьет в барабан. С одной из башен замечают её и дают ответный сигнал. Осажденные прекращают стрельбу. Депутация приближается. Однако с противоположной стороны никакого сигнала не видно. Противоположная сторона продолжает палить, главным образом в небо. Комендант принимает эту пальбу за провокацию и возобновляет огонь. Обстрелянная депутация с белым знаменем и барабаном считает такое поведение коменданта предательством, сворачивает знамя и не солоно хлебавши возвращается в Ратушу.

Возможно, ночь охладила бы этот бессмысленный пыл, но часам к пяти вечера к Бастилии подходят гвардейцы. Ну, это люди военные. Как ни помрачены они дьяволом, они все-таки хорошо знают свое дело. Снова выкатываются пушки. Её меткие выстрелы разбивают цепи другого моста. Толпа врывается в крепость и мчится по всем направлениям, вниз освобождать узников, наверх убивать гарнизон, попутно сокрушая всё на своем пути, в первую очередь громадный тюремный архив, который разлетается по листочку.

Узников оказывается всего семь человек. Их на руках несут к ратуше. Кто-то потрясает письмом, написанным пятьдесят лет назад и злодейски отправленным тогдашним комендантом в архив:

«Если бы для моего утешения и во имя Господа и Святой Троицы монсеньер разрешил мне получить весточку от моей дорогой супруги, хотя бы только её подпись на карточке, чтобы показать, что она жива! Это было бы величайшим утешением, которое я могу получить, и я бы всегда благословлял великодушие монсеньера…»

Защитников крепости почти в двадцать раз больше. Ветераны, большей частью одряхлевшие старики, тотчас сдаются на милость победителей. Трогать их грех, но все-таки трогают, кое-кого из них тащат в Ратушу, неизвестно зачем, по пути двоих или троих вешают на фонарях, тоже неизвестно зачем. Швейцарских наемников собираются растерзать тут же, на верхе Бастилии, но к ним вовремя поспевают гвардейцы, которые ещё вчера были им братьями по оружию, окружают их плотной стеной и тем спасают им жизнь. Кое-кому из наемников удается бежать. Одного из них укрывает в лабиринтах своего дворца Пьер Огюстен.

Остается ещё комендант. Старый солдат не может допустить, чтобы крепость французского короля отдалась неприятелю. С двумя факелами он спускается к пороховому погребу. Возможно, это было бы лучшим решением, без сомнения, для него и, вполне вероятно, для Франции, поскольку мощный взрыв и мгновенная гибель тысяч людей могли бы образумить и впавших в неистовство парижан, и вялодушного короля. Но что-то тут происходит. Не то комендант не решился и передумал, не то кто-то из ветеранов вырвал факелы из его старческих рук. Коменданта хватают, тащат в Ратушу, чтобы судить революционным судом, сразу за воротами начинают бить чем ни попало. Комендант умоляет, чтобы его пристрелили. Его не слушают и не слышат, сбивают с ног, затаптывают на смерть, мертвое тело рвут на куски, так что в Ратушу прибывает одна его окровавленная коса.

Поздней ночью герцог де Лианкур входит в королевскую спальню, будит короля и сообщает, что Бастилия пала. Ещё не придя в себя, заспанный король восклицает:

– Но ведь это мятеж!

Бодрствующий герцог ему возражает:

– Нет сир, это не мятеж. Это революция.

Утром Учредительное собрание тоже приходит в неистовство. Трубит Мирабо, неизвестно о чем. Составляется депутация, которая должна направиться к королю и требовать, пока неизвестно, что именно. В этот момент двери распахиваются, вступает король, объявляет, что войска отводятся от Версаля, так что депутаты могут чувствовать себя в безопасности, и разрешает, даже просит Учредительное собрание адресоваться в Париж и передать там кому следует эту приятную весть.

Мирабо снова трубит. Депутаты вскакивают с мест и сопровождают короля во дворец, держась за руки, чтобы ему не повредила толпа. Придворные музыканты играют что-то чрезвычайно умильное. Королева выходит на балкон с сыном и дочерью и целует их несколько раз. Толпа приходит в ещё большее умиленье, чем королевские музыканты. Королеву, ещё вчера ненавистную и ещё более ненавистную завтра, приветствуют криком:

– Виват!

Депутация Учредительного собрания, в состав которой входит маркиз де Лафайет, мчится в каретах в Париж. Дальше площади Людовика ХV проехать им не дают. Их обступает толпа украшенная трехцветными кокардами и даже знаменами: в них цвет Парижа красный и синий мирно соединяется с белым цветом королевской династии. Депутаты высаживаются. Их ведут к Ратуше сквозь приветствия, рукоплескания и барабанный бой. Произносятся речи, самого возвышенного и самого неопределенного свойства.