Президент и другие рассказы, миниатюры, стихотворения

Там она отдала свою дочь в начальную школу и затем в гимназию. Мать всегда говорила с дочерью по-итальянски, поэтому для той переход на другой язык не привел к речевым проблемам, разве что к житейским. У нее была немецкая фамилия отца и итальянское имя, итак, звали ее Бьянка Фаснах[2], и уже в первый же день учебы в Беллинцоне это вызвало общий смех. Две школьницы в ее классе, говорящие по-немецки, тут же прозвали ее Бьянка Карневале, и это прозвище закрепилось за ней. Здесь не обошлось без ревности, так как Бьянка была красивой девочкой с голубыми отцовскими глазами и черными материнскими волосами, которые она заплетала в косички. Кончики косичек были украшены тонкими разноцветными ленточками.

Больше всего она интересовалась музыкой. Она любила читать и проводила с книгой долгие послеполуденные часы в небольшом саду за домом под развесистой магнолией, в то время как другие дети отправлялись в плавательный бассейн, который она избегала из-за царящего там шума. Бьянка любила петь и слушать музыку, И когда мать отвела ее к своей знакомой пианистке на уроки музыки, она даже удивилась, что ей не пришлось как-то принуждать дочь к этим занятиям, стало очевидным, что та словно рождена была для того, чтобы чувствовать себя как дома в этом ландшафте из белых и черных клавиш. Ее брат, напротив, упражнялся на своей виолончели ровно положенное на это минимальное время, и всю эту четверть часа он постоянно поглядывал на свои наручные часы и по истечении этого времени тотчас рассеянно отодвигал в сторону свой инструмент. Музыку он тоже с удовольствием слушал, но в отличие от своей сестры не классическую, а джазовую. Так как их комнаты были расположены рядом и у каждого из них был свой обычный граммофон, это частенько приводило к музыкальным битвам, например, между Джузеппе Верди и Дюком Эллингтоном или между Робертом Шуманом и Чарли Мингусом. И только когда оба гремящих репродуктора были включены уже на полную мощность, дети начинали переговоры об установлении распорядка для прослушивания музыки.

Их мать давала уроки пения и еще играла на альте при исполнении ораторий и месс, иногда она посещала представления в Ла Скала в соседнем Милане и брала дочь с собой. Это было в конце пятидесятых годов, когда Тито Гобби пел Риголетто и Мария Каллас Лючию де Ламмермур. Бьянка была в восторге, и матери однажды пришлось ее даже одернуть во время спектакля, когда та вдруг стала тихо подпевать безумно трудной арии «Spargi d’amaro pianto».

Музыкальный талант Бьянки был очевиден. Занимаясь фортепьяно, она выделялась не только уверенностью, с которой наизусть исполняла заданную пьесу, но и самим изяществом исполнения, каким-то особенно любовным обращением со звуком, даже с второстепенными пассажами, которые можно было бы рассматривать лишь как переход к последующему мотиву и которые под ее пальцами превращались в нечто более чем значительное.

В пятнадцать лет она стала учиться играть на органе, и когда через какое-то время ей разрешили раз в неделю в течение целого часа играть одной в пустой соборной церкви, она стала находить особое удовольствие, слушая, как звуки токкаты или прелюдии наполняют такое огромное пространство. Часто она еще долго сидела за органом после заключительной ферматы и вслушивалась в отзвуки, которые, казалось, подобно летучим мышам исчезали под сводами.

Потом начались и небольшие платные выступления по различным поводам, выход на замену во время заутрени или игра на фисгармонии в кладбищенской часовне во время панихиды. Еще она часто подыгрывала матери на фортепьяно, когда та готовилась к своим выступлениям с ораториями, за что всегда получала от нее небольшие деньги на карманные расходы.

Бьянку часто приглашали ее музицирующие школьные подруги по разным случаям, связанным с камерной музыкой, и когда кто-нибудь видел и слышал, как она сопровождает на рояле чью-то виртуозную игру на флейте или виолончели, то не мог не отметить при этом ее девичью грацию.