Президентский полк

— Ты напомнила герру Швиммеру женщину, которая когда-то произвела на него огромное впечатление, — объяснил Асланбек Рахили. — При случае он обещал рассказать мне о ней. Герр Швиммер, сейчас как раз такой случай. Боюсь, что другого не будет. Или будет очень не скоро.

— И я могу не дожить до него, — покивал старый портье. — Как я уже говорил вашему супругу, я воевал в маки, — продолжал он, обращаясь к Рахили. — Поэтому после войны оказался в ГДР, занимал солидную должность в берлинском муниципалитете. Мне не очень нравились порядки в новой Германии, и я подумывал о переходе на Запад. Тогда это было просто, в Западный Берлин немцев из Восточного Берлина пускали беспрепятственно. Поэтому я не спешил. И вот настало тринадцатое августа шестьдесят первого года. В этот день возникла Стена. Весь Берлин был взбудоражен. Строители работали под охраной танков и солдат армии ГДР. Все было оцеплено колючей проволокой. Берлинцы толпились перед ограждением и смотрели, как они оказываются в тюрьме. Тут из толпы и вышла эта девушка. Она сказала: «Немцы, вы хотите жить в тюрьме? А я этого не хочу. Я хочу остаться свободной!» И она пошла к колючей проволоке. Офицер приказал через громкоговоритель: «Фрейлейн, вернитесь! У нас есть приказ стрелять!» Она крикнула: «Стреляйте! Только знайте, что вы стреляете в своих детей!» Вы сказали, господин Русланов, что немцы — очень законопослушный народ. Вы правы. Я сам немец и говорю вам: это самое проклятое качество немцев.

— Они выстрелили? — спросила Рахиль.

— Да. Раздалась команда, очередь. Она повисла на колючей проволоке. Она осталась свободной. Через две недели я ушел в Австрию и постарался забыть, что я немец. С тех пор, когда я слышу, что люди стреляют друг в друга, я вспоминаю ее слова: «Вы стреляете в своих детей». Когда американцы бомбят Югославию, они бомбят собственную страну. Когда русские в Чечне стреляют в чеченцев, они стреляют в своих сыновей. Когда чеченцы стреляют в русских, они стреляют в своих сыновей. Теперь вы поняли, господин Русланов, почему я не хотел бы поменяться с вами возрастом? Я не хочу вернуться в тот страшный день, в тринадцатое августа шестьдесят первого года. Когда пять лет назад я впервые увидел вас, госпожа Русланова, я почему-то сразу вспомнил ту девушку. Не знаю почему. Не знаю. Не знаю! Извините. Я немного разволновался. Желаю вам счастливого пути, госпожа Русланова, желаю вам счастливого пути, господин Русланов. И тебе тоже, малыш. Всего хорошего, господа!

Герр Швиммер церемонно поклонился и пошел к выходу, так и не надев шляпы.

Объявили посадку на рейс в Тель-Авив. Так же, как несколько дней назад, Асланбек стоял у стеклянной стены зала ожидания и смотрел, как в толпе пассажиров к самолету идут Рахиль и Вахид. Вот они уже у трапа. Вот поднимаются по трапу. Вот уже возле самолетного люка.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись, оглянись!..»

И она оглянулась.

Вечером того же дня Асланбек Русланов вылетел в Грозный на огромном транспортном самолете «Руслан», до отказа загруженном контейнерами, тюками и картонными коробками.

— Прощайте, Джордж, — сказал он Гольцову. — Спасибо за все. Вряд ли мы увидимся, но как знать.

— Вы по-прежнему уверены, что вам нужно лететь? — спросил Гольцов, хотя и понимал, что это лишний, бесполезный вопрос. — Вы можете не вернуться.

— Может быть, — ответил Асланбек. — Но я хочу надеяться, что когда-нибудь мой сын, чеченец, вернется на родину и никто не назовет его лицом кавказской национальности. Никто и никогда! Никто! Никогда!

Эпилог

День благодарения

Недели через две после возвращения Георгия Гольцова из Австрии, когда вся эта история стала не то чтобы забываться, но как бы утрясаться и находить свое место среди других жизненных впечатлений, Георгия вызвал начальник НЦБ Интерпола.

— Парадная форма у тебя где? Дома или здесь?

— Здесь, в шкафу, — ответил Георгий. — А что?

— Надень.

— Зачем?

— Тебя вызывает заместитель министра. Срочно.

— А форма зачем?

— Потому что он будет вручать тебе медаль! Вот такую! — закричал Полонский и показал размер медали, широко разведя руки. — Из говна!

Затем крепко прошерстил свои жесткие волосы и продолжал: