При дамах

Сатиръ Никитичъ только что отзавтракалъ съ какими-то прихлебателями, которые постоянно около него терлись, и оставивъ ихъ въ столовой допивать начатыя бутылки, увелъ Бобылкова въ кабинетъ.

Наружность Сатира Никитича нисколько не отвчала его имени. Это былъ совершенно обыкновенный сорокалтній блондинъ, съ короткимъ круглымъ носомъ, голубыми глазами и подстриженной бородкой. Усы и бакены росли у него кустиками, и это придавало ему какъ будто болзненный видъ, несмотря на его плечистое сложеніе и закруглившееся брюшко.

Бобылковъ вошелъ мрными шагами, и остановившись прямо предъ Ерогинымъ, соединилъ руки ладонями, широко разставивъ локти.

– Голубчикъ, Сатиръ Никитичъ, что же это вы надлали! – произнесъ онъ своимъ полу-шутовскимъ тономъ, и укоризненно воззрился на Ерогина.

– Понимаю, понимаю: у Вассы Андреевны сейчасъ были, – сказалъ тотъ усмхнувшись и по-купечески скусывая зубами кончикъ сигары.

– Да вдь какъ же: присылала за мной, – продолжалъ Бобылковъ. – Вы ее въ совершенное разстройство привели. Право, вчуж жалко смотрть.

– Ну, и жалйте, коли вамъ больше нечего длать, – спокойно сказалъ Ерогинъ, плюхнувшись всей своей плотной фигурой на диванъ.

– Да и вы пожалйте, Сатиръ Никитичъ, – говорилъ Бобылковъ, держа предъ собой сжатыя ладонями руки. – Вдь Васса Андреевна всегда такъ сердечно относились къ вамъ…

– Э-ва! А юнкера то зачмъ же завела? – возразилъ, слегка красня въ лиц, Ерогинъ.

Бобылковъ склонилъ голову и развелъ руками, но тотчасъ опять сжалъ ихъ ладонями.

– Ахъ, Сатиръ Никитичъ, да вдь вы разсудите, что такое юнкеръ? Вдь это дитя, ребенокъ… Стоитъ ли изъ-за этого ревностью себя безпокоить? – произнесъ онъ убжденнымъ тономъ.

– Ну, подите вы! – отозвался Ерогинъ, и нсколько разъ усиленно потянулъ изъ сигары. – Съ Вассой Андреевной у меня все покончено, вы лучше и не толкуйте объ этомъ. Мы съ ней ловко посчитались.

Бобылковъ съ сокрушеннымъ видомъ слъ.

– Жалко, ей-Богу жалко, – сказалъ онъ. – Такая милая женщина, сердечная. Теперь, говоритъ, съ чмъ я осталась? Дачу дорогую наняла, коляску заказала, и какъ же это будетъ? Вамъ, Сатиръ Никитичъ, надо бы успокоить ее.

– Бросьте это. Вотъ Елена Николаевна – другое дло, – прервалъ его Ерогинъ. – Вотъ тутъ я не прочь похлопотать.

Бобылковъ словно почувствовалъ толчокъ во всемъ существ своемъ. Но онъ не подалъ виду, какъ глубоко заинтересовали его слова Сатира Никитича, и проговорилъ довольно равнодушно:

– Да, эта помоложе будетъ, и воспитанія больше. Только вдь она съ Козичевымъ.

– Эка невидаль Козичевъ вашъ. И не у такихъ отбивали, – самоувренно возразилъ Ерогинъ.

Бобылковъ плутовато прищурился на него и подмигнулъ.

– Вашу репутацію мы знаемъ, – сказалъ онъ, хихикнувъ. – А только и злодй же вы, Сатиръ Никитичъ, ей-Богу злодй. Такого баловника, какъ вы, поискать надо.

Два пальца его правой руки опустились при этомъ въ жилетный карманъ, и что-то тамъ нащупывали и перебирали.

– Мн, кстати, надо будетъ сейчасъ захать къ Елен Николаевн, дльце маленькое есть, – продолжалъ онъ. – Увидла она у меня какъ-то бирюзу замчательную, такъ купить хочетъ. Дйствительно, рдкій случай; я отъ одного персіянина за большія деньги досталъ.

И онъ вытащилъ изъ жилетки два бирюзовыхъ камня и прикинулъ ихъ на ладони. Ерогинъ взялъ ихъ по очереди кончиками пальцевъ и осмотрелъ, наморщивая складки на переносиц – Сколько? – спросилъ онъ кратко.

– Вотъ бы вамъ, Сатиръ Никитичъ, дать оправить, да поднести Елен Николаевн, – замтилъ Бобылковъ, уклоняясь отъ прямого отвта. – Она бирюзу больше всхъ камней любитъ.

– Да сколько стоитъ? – повторилъ свой вопросъ Ерогинъ.

Бобылковъ простодушно махнулъ рукою.

– Ну, что для васъ цна! Была бы охота, – сказалъ онъ. – Я, если желаете, самъ завезу къ Фаберже и велю оправить. Брилліантами кругомъ обложить…

– Пожалуй, свезите; только чтобъ не дорого все вышло, – согласился Ерогинъ.

Бобылковъ съ притворнымъ равнодушіемъ сунулъ бирюзу обратно въ жилетку, и тотчасъ сталъ прощаться.

– А Елен Николаевн я намекну объ этомъ, а? – произнесъ онъ нсколько таинственно, и снова подмигнулъ.

– Пригласите-ка ее завтра пообдать въ ресторан: вы, я, да она, – сказалъ Ерогинъ.

Бобылковъ сдлалъ серьезное лицо и задумался, какъ бы въ виду трудности и сложности предлагаемой задачи.

– Я переговорю, – многозначительно вымолвилъ онъ наконецъ, и простился.

Онъ спшилъ, зная, что Елену Николаевну Мамышеву поздне нельзя застать дома.

– Мамочка! голубушка! вдь все хорошете! – привтствовалъ онъ ее, когда она вышла къ нему въ громадной шляпк, совсмъ собравшаяся хать кататься. – Вы ужъ извините, на минутку задержу васъ, потому что дло есть.

Хорошенькая, тоненькая брюнетка очень мило улыбнулась ему. Она знала, что когда Бобылковъ заходить по длу, то всегда оказывается что-нибудь пріятное: или ужинъ, или пикникъ, или нчто боле существенное.

– Садитесь и разсказывайте, – пригласила она, и сама присла бокомъ на диванчикъ, какъ разъ противъ зеркала, на которое и направила свои слегка подрисованные глазки.

– Да что, мн изъ-за васъ Ерогинъ проходу не даетъ: врзался въ васъ по-уши, – объяснилъ Бобылковъ.