При опознании - задержать (сборник)

— У меня всего два патрона! — крикнула Анюта и выстрелила. — Один остался, — показала она патрон Сорокину.

Он схватил с ее ладони этот патрон, сказал:

— Беги отсюда, скорей! В лес беги!

— Мне страшно.

— Кому говорят! — вспылил он. — Что тебе тут делать без патронов. Ну!

Она встала сперва на колени, потом, пятясь на корточках, подалась назад в ельник, вскочила и побежала.

Патроны кончались и у Сорокина. А на дороге лежали убитые, и у них были патроны. Вот бы вскочить да отвязать подсумок!

Выстрелы самооборонцев совсем поредели. Стреляло лишь несколько человек. У Сорокина оставалось последних три патрона. Выглядывая из-за комля сосны, он искал среди залегших бандитов того, кто у них руководит боем. Не может быть, чтобы никто не командовал. Не этот ли, что лежит в борозде, в офицерской фуражке? Тот что-то кричал, показывая рукой на дорогу. В него Сорокин и выстрелил.

Булыга крикнул:

— В лес отползайте! Отходим! Не вставать!

Кто-то не послушался — вскочил, похоже, гармонист, вскрикнул, как кричат раненые, но не упал, побежал, завилял между деревьями.

Бандиты, конечно, сообразили, что в засаде людей мало, осмелели. Две группы пересекли дорогу справа и слева, углубились в лес с явным намерением окружить самооборонцев, не дать им отойти, скрыться в лесу.

Бойцы бежали теперь почти не отстреливаясь — у кого кончились патроны, а кто их берег. И еще не хотели обнаруживать себя выстрелами, показывать, где они бегут.

Бежал и Сорокин. У него оставался всего один патрон, и Сорокин хотел сохранить его на самый крайний случай.

Бандиты не отставали, гнались по пятам. Лес был не очень густой сосна с мелким подростком. Они кричали, гикали, и была эта погоня сродни травле зверя, которого стараются направить в загон, где его поджидают стрелки… Сорокин из своих видел только Парфена. Видел и бандитов — как они мелькали меж деревьев. Он задыхался, непривычный к столь длительному и быстрому бегу, и все ждал, что пойдет наконец густой лес и можно будет оторваться от бандитов, спрятаться, в самую же глушь они не полезут. Парфен бежал впереди, его и держался Сорокин в надежде, что он знает лес и бежит не наобум. Поднажал, чтобы нагнать Парфена, но почувствовал удар в левое плечо, удар тупой, болезненный — рука сразу ослабла, выпустила винтовку. Он присел, чтобы поднять ее, но боль скрутила, пронзила насквозь, обожгла каждую клеточку тела. Схватился за плечо — руку обдало горячим и липким. Только теперь понял, что ранен…

Ни бежать, ни даже идти не мог. И Парфена не увидел, чтобы крикнуть, позвать на помощь. Заполз под елочку и лег. Его заметили, пнули сапогом, заставили встать и повели из лесу в село.

Вот ведь как может распорядиться судьба: возьмет и столкнет людей лоб в лоб, да еще при самых драматических обстоятельствах.

Сорокин сидел на скамье в сельсоветской комнате председателя Булыги. Все там было, как и утром, когда заходил, чтобы отдать Булыге экземпляр охранной ведомости. Те же плакаты и тот, самый большой, что призывал экспроприировать экспроприаторов. Но за председательским столом сидел не Булыга, а… Ларик, Илларион, штаб-ротмистр Шилин, вожак этого бандитского отряда. Только фамилия у него теперь была иная — Сивак. Это его банда держала в страхе окрестные уезды, и это с нею вступили в бой захаричские самооборонцы.

Плечо Сорокину перевязали, даже йодом помазали (так распорядился Шилин). Была перевязана кисть левой руки и у Шилина. На нем был тот же кавалерийский мундир, в котором он приходил к Сорокину домой. Та же фуражка, но уже с кокардой, лежала на столе. Сорокин, глядя на раненую руку Шилина, отчего-то поверил, что это его пуля: стрелял же в человека, который, лежа в борозде, кричал что-то своим и показывал рукой на дорогу.

Сидели напротив друг друга, молчали. Их разделял стол с синими чернильными пятнами и черными отметинами от цигарок — о него сельсоветчики гасили окурки. Раны обоим причиняли боль. Несколько раз с тех пор, как привели сюда Сорокина и посадили на скамью, они встречались взглядами, схлестывались, но никто первым так и не обмолвился словом. Шилин время от времени ухмылялся с каким-то горьким злорадством. В комнате, кроме них, никого не было.

— Вот и опять встретились, — не выдержал наконец Шилин.

— Встретились, — тихо и словно бы виновато эхом повторил Сорокин.

— И чего же вас сюда занесло?

— Спасаю церкви и церковные ценности.

— Вот как… Церковные золото и серебро?

— Старинные иконы, книги.

— Спасаете? Это после того, как столько уничтожили храмов? А с иконами что делали? Тротуары мостили, причем ликами богов вверх — топчите, товарищи, ваша воля и ваша власть.

— Это варварство. Мы боремся с такими варварами.

— Мы… — Брезгливо-злобная усмешка скривила Шилину рот. — Это значит большевики? И ты в их числе?.. Хранители культуры. Где она, ваша культура? Где интеллигенция? Кому посчастливилось спастись от чека, те там, на западе, в эмиграции. — Забыв, что рука ранена, хватил ею по столу и скрипнул от боли зубами. — Сволочи вы, орда татаро-монгольская.