При опознании - задержать (сборник)

Вчерашнего дня ко мне в дом зашел вооруженный человек, назвавший себя штаб-ротмистром, командиром отряда повстанцев, и потребовал отвести его в церковь, не говоря, по какой надобности. В церкви он показал мне копию охранной грамоты на крест (видимо, изъята у Сорокина) и приказал показать ему оный крест. Офицер сказал, будто о кресте ему известно давно и якобы тот принадлежит ему по праву наследования, как одному из потомков князя Потемкина-Таврического. Я не имел никакой возможности отказать офицеру, вынужден был достать крест из тайника и передать ему. Расписку в получении от меня креста офицер выдал, каковую я храню у себя. Поясняю, что крест золотой, с тремя бриллиантами».

9

На какое-то время потрепанные красноармейскими отрядами банды в Горецком, Мстиславльском, Быховском, Чаусском уездах притихли, забились в лесную глушь. Часть бандитов отсеялась, создав малочисленные группы, — так легче было уцелеть и прокормиться. Сотни дезертиров пришли с повинной и сдали оружие. Несколько человек, в основном это были офицеры, подалось на юг с намерением пробиться к армии Врангеля. А некоторые банды двинулись к западной границе. Однако в лесных чащобах бандитов еще хватало, и в сельской местности было неспокойно по-прежнему.

…Поредел и отряд Шилина-Сивака. В результате двух стычек с отрядом Пилипенко большинство дезертиров разбежалось, человек двадцать сдалось в плен, исчезла группа земляков-климовчан. Они сбежали ночью, прихватив две подводы с награбленным добром, в том числе с тремя чемоданами Шилина. И осталось в отряде человек сорок. Вот эти остатки и встали как-то вечером на привал в лесной сторожке. Дом был новый, целехонький, только что окна заколочены досками. Новенькие стояли рядом хлев и сарайчики, колодец со слегка затхлой водой — им давно не пользовались. Сорвали с двери замок, отбили на двух окнах доски, и первым в дом вошел Шилин. Пахнуло нежилым, каким-то кислым духом, сыростью, плесенью.

Всё было в этом доме: кровати с сенниками и подушками, скамьи, лавки, стол, разная посуда, у припечка — ухваты, чепела, кочерга и помело. В красном углу висели образа Николая-чудотворца и матери божьей. Повсюду лежала толстым слоем пыль, изукрашенная следами мышей. Не было только никакой одежды, да пустым оказался незамкнутый сундук. Почему люди оставили этот добротный дом, было неизвестно.

Шилин приказал Ворону-Крюковскому прибрать в комнате и вышел во двор, присел на лавочке у колодца. Раненая рука уже почти зажила и лишь изредка напоминала о себе тупыми толчками боли.

День с самого утра хмурился и сулил дождь. Небо, затянутое тучами, было серо, как шинельное сукно. Оттуда, из этих туч, шел неприятный, промозглый холод. У Шилина разнылась нога, раненная еще в четырнадцатом. Сидит проклятый осколочек, которого во время операции в госпитале не нашли, а во второй раз лечь под нож, когда он дал о себе знать, Шилин не захотел.

Ворон-Крюковский привел в дом двух хлопцев с наломанными в лесу вениками — наводить порядок, а сам подошел к Шилину и присел на бревнышке напротив.

— Что? — неприязненно спросил у него Шилин.

— Так, — ответил тот с усмешечкой. — Удобное бревнышко, вот и потянуло, ваша благородь.

«Какие у него страшные глаза. Пустые, как у рыбы, — подумал Шилин с брезгливостью и с чувством невольного страха, чего прежде за собою не замечал. — И усмешечка жуткая. Он и убивает с этой усмешечкой».

— Иди помоги прибрать, — сказал ему Шилин.

Ворон-Крюковский сидя козырнул, встал, но пошел не в дом, а к костру, на котором кипело какое-то варево.

«Хоть бы ты в плен сдался или сбежал, — пожелал ему Шилин. — А лучше, пусть бы тебя укокошили».

То, что отряд уменьшился числом, Шилина не очень чтобы угнетало. Отсыпалась в основном всякая случайная мразь — те, кого привела в стан борьбы против Советов не идея, а возможность нажиться и поразбойничать. Принимая их в отряд, знал, что это за люди, но принимал, не мог не принять, ибо ему нужны были послушные исполнители, которые не гнушались бы стрелять и убивать.

Заморосило. Мельчайшие, почти невидимые капельки влаги, казалось, висели в воздухе и не могли упасть из-за своей легкости. Воздух был уже пресыщен сыростью, и она словно цедилась, выпадала на траву. Вся трава взялась росой и мутно блестела.