При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы

Второй характерный «прутковский» мотив – антресоли, где злодей, уже убивший Деларю, вершит новое преступление, отнимает у Дуни честь. Туда же приглашает молодую супругу «одного богатого ветерана» герой одиннадцатого из «Гисторических материалов Федота Козьмича Пруткова (деда)» («Тихо и громко») виконт де-Брассард. «То однажды, изготовив в мыслях две для нее речи, из коих одну: “пойдем на антресоли” – сказать тихо, а другую: “я еду на свою мызу” – громко». В позднем (1876), но безусловно навеянном молодым дуракавалянием стихотворении Александра Жемчужникова «Глафира спотыкнулась…» сюжет варьируется, но место задуманного преступного акта остается неизменным – верхний этаж. Приглянувшиеся друг другу Глафира и улан слышат голос покойного деда, при жизни затворившегося в чулане; покойник благословляет молодых, но… «С смущением внимает / Глафире офицер / И знаком приглашает / Идти на бельведер. / “Куда, Глафира, лезешь?” – / Незримый дед кричит. / “Куда? Кажись, ты бредишь? – / Глафира говорит, – / Ведь сам велел из гроба, / Чтоб мы вступили в брак?” – / “Ну да, зачем же оба / Стремитесь на чердак? / Идите в церковь, прежде / Свершится пусть обряд…”». Сторонник «гражданского брака» не внемлет наставлениям призрака, за что ему и воздается: «Мгновенно и стремительно / Открылся весь чулан, / И в грудь толчок внушительный / Почувствовал улан. / Чуть-чуть он не свалился / По лестнице крутой / И что есть сил пустился / Стремглав бежать домой. / Сидит Глафира ночи, / Сидит Глафира дни, / Рыдает, что есть мочи, / Но в бельведер ни-ни!». Общий генезис «гисторического анекдота» и стихов о Глафире становится очевидным, если вспомнить сюжет, который в финале «Фантазии» (написанной Толстым и Алексеем Жемчужниковым) предлагает для постановки на сцене актер, от возмущения вышедший из исполняемой им роли Кутило-Завалдайского: «Например, что вот там один молодой человек любит одну девицу… их родители соглашаются на брак; и в это время, как молодые идут по коридору, из чулана выходит тень прабабушки и мимоходом их благословляет»[317]. Высоконравственный (и предельно бессодержательный) пересказ возникает не столько в силу невозможности поведать рискованную новеллу с императорской сцены, но и в расчете на понимание в «своем» кругу, где анекдот хорошо известен. В этих текстах мы имеем дело с пучком по-разному комбинирующихся мотивов, некоторые из которых могут опускаться: прелюбодеяние (в «цензурной версии» – брак), уединенный покой в верхнем этаже, вмешательство предка (или в «Тихо и громко» старого мужа)

[318]. Сюжет совращения Дуни встраивается в этот ряд.

Между тем для полемики с Л. Н. Толстым Соловьеву были вовсе не нужны ни реминисценции «Ревизора», ни игра со строкой Соллогуба (и Соболевского), опусы которых уже мало кем помнились, ни орден Св. Станислава, ни «антресоли». Все эти мотивы скорее затемняют, чем расшифровывают главную мысль философа. Приняв гипотезу об авторстве Соловьева, должно признать, что ему удалось сочинить не просто текст, подключенный к толстовско-прутковской традиции, но стихотворение А. К. Толстого. С другой стороны, убедившись, сколь существенно расширяют смысловые горизонты обсуждаемого стихотворения «толстовские» элементы (тесно и многообразно связанные с поэтическим миром, для которого весьма важна возможность свободной игры с разноприродными литературными текстами), а потому вернувшись к традиционному взгляду на проблему авторства, мы тем не менее едва ли сможем прочесть историю камергера Деларю вне контекста борьбы Соловьева с учением Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием и других «последних» вопросов, поднятых в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе…».

2008

«Весенние чувства» графа А. К. Толстого

В конце весны – начале лета 1871 года А. К. Толстой пишет несколько разножанровых, но тесно меж собой связанных поэтических текстов: баллады «Илья Муромец» (май?), «Порой веселой мая…» и «Сватовство» (май-июнь?), стихотворения «То было раннею весной…» (май) и «На тяге» (май)[319]

и рискованная «Ода на поимку Таирова»[320]. В эту же пору если не были завершены, то писались (или, по крайней мере, задумывались) баллада «Алеша Попович» и «Отрывок (Речь идет о бароне Вельо)».