Приближаясь к Восходу

– Да нет, не беспокойся. Я только что позавтракала, тем более, что утром я привыкла практически ничего не есть. Я давно у тебя не была, по-моему, с того момента, когда ты…. Не делай так больше! Хорошо? Как какой-то монструозный стиль, зомби-макияж и прочее – это может существовать, но как же он продолжит существовать без тебя?

– Да. Прекрасно понимаю. Теперь. Просто с 15-ого года я же работала менеджером то там, то сям. Но до сих пор: я не умею черстветь и подстраиваться, мне до сих пор нестерпимо от давления на работе и со стороны Лирния. И в перерывах между звонками на работе мне было тоскливо, и я смотрела разные эстетические группы в социальных сетях, которые влияли на психику, где всё чаще появлялись эти посты на темы бессмысленности бытия и отчаяния, и ещё эта несбывшаяся любовь. И то, что человек, вызвавший во мне чувство, разменял его. И его насмешливые звонки после всего этого, он звонил и узнавал у меня характеристики продуктов компаний, в которых я работала. «Невыносимо» – слишком мягкая характеристика всего, что тогда со мной происходило. Даже специально пыталась себя как-то искусственно убедить в том, что нелюбимая работа и всё, что происходит вокруг – это всего лишь часть моей драматической роли, что я играю на сцене, но психика уже не слишком выдерживала сильный напор стрессов.

– Тивентия, но ты, ведь, всё это выдержала и перенесла. Это было, наверное, твоё главное испытание, которое ты прошла, большей частью, достойно, и которое позволило тебе сделать выводы о том, как, примерно, жить дальше. И, главное, о том, что надо жить дальше. Потому что. Ведь возникает же такая мысль: интересно, а что будет через десять-пятнадцать лет?

Поэтому: мечтай, но не бесплотно (как бывает, когда задумываешься о бренности бытия), а ставь перед собой реальные цели, ведущие тебя к тому, чего ты хочешь. Я понимаю тебя настолько, что, наверное, никто больше не поймёт: у нас с тобой чуть похожие «осколочные» семьи. Только я знаю и помню своего папу. Но он предательски поступил по отношению к нам. Но и его можно понять: он был в эгоистическом порыве личного счастья – хотел озарить свою жизнь какой-то отчаянной вспышкой новой любви. Другое дело, что из этого он окончательно забыл про нас, мы даже не знаем: что с ним сейчас, и со своей любимой девушкой он теперь или нет. А у тебя отца и вовсе не было, и есть только твоя мама, измученная испытаниями судьбы, которая говорила…. Что он испортил ей жизнь, да? И что ты «навязалась» на её жизнь? Хотя, быть может, это только отговорка с её стороны и поиск «виноватого», и отказ от самостоятельных активных шагов, которые могли качественно улучшить ситуацию вокруг? Отговорка? И был вокруг тебя целый хоровод из вечно больных твоих бабушек, которые посвятили свои жизни труду, и стали ветеранами труда с орденами, но в итоге остались голодающими в 90-е годы в недостатке медицинской помощи. И ты, я очень хорошо понимаю и помню тебя, в этом истеричном, безвыходном и чего-то от тебя, с ранних детских лет, постоянно требующем, клаустрофобном хороводе твоей неполной семьи. Я понимаю, почему ты, в общем-то, любишь простор, свободу и тишину.

(Закревскую в это время немного лихорадило, она часто хлопала глазами, и в них показались слёзы – но она сдержалась).

Ох, ладно! Тивентия, пойдём на свежий воздух!

И мы отправились в просыпающийся лес – с маленькими, ещё свёрнутыми зелёными клейкими листочками деревьев разных пород, часто можно было заметить, что их держат на себе большие искорёженные корни, словно бы выползавшие на поверхность земли. Тут же были подснежники, только что выбившиеся из-под земли и, как бы, озирающими пространство, где им предстоит обживаться. Я поделилась с ней собственным мнением на тот счёт, что: «только небольшие неточности, допущенные нами на протяжении жизни и собранные все вместе – это и есть человеческая личность». Тивентия была соприкосновенно согласна с этим выводом.

Вся древесная стихия высвобождалась от Новокампской зимней спячки, как от растянувшегося на несколько лет банковского долга. Уже, как это говориться по-русски, «сошли» большие многометровые сугробы, и превратились в небольшие кучки, похожие на горелый сахар, которым нам в детстве, заодно с Тивентией, я помню, лечили «больное горло». Ну, или они были похожи ещё и на посверкивающие угольные кучки, которые я мельком видела в одной компьютерной игре.

Мы с Тивентией бродили по лесным Новокампским тропинкам, в привезённых мной модных резиновых сапогах (я зачем-то взяла с собой две пары), и дышали воздухом леса. Он был именно такой, от свежести которого немного кружится голова, который «закручивает» небольшие ветряные воронки из лежалых листьев – и по всем приметам ты начинаешь понимать для себя: завтра значительно потеплеет.