Причём тут менты?!

Это можно было заметить и невооруженным глазом. Даже око того ближнего, что всегда вооружено соломинкой, даже мое собственное, с сучком, возможно… словом, с Василиванычем произошло что-то невообразимо страшное. Должно быть, у него здорово схватило руку, когда он нас увидел.

Во всяком случае, лицо его сперва позеленело, затем в корчах приобрело ярко-красный оттенок, на лбу моментально проступили крупные капли холодного пота.

— Э, Василиваныч, ты что?

Не мог же он испугаться того, что мы сейчас начнем его метелить за сегодняшний печатный намек на «некоторых журналистов». Чушь! Что, мы с Гарриком — злобные мафиози, чтобы пугать-колотить из-за пары газетных строчек?

Василиваныч безумными глазами посмотрел на меня, на Гаррика, затем на дверь цеха. Отступил на шаг, промакнул пот рукой.

— Руку схватило, ох, — пояснил он, — что же еще? А… как вы? Читали меня, сегодня? А?

— Читали, читали! Орел!.

— Озверевший орел! — добавил я.

— Как, Василиваныч, не страшно тебе? Может, чем помочь? Как ты, на своей конспиративной квартире-то?

— Вот еще! — не к месту ответил он. — А вы тут что делаете?

Мы с Гарриком переглянулись. Я ему подмигнул — эдак шаловливо. Мне показалось, что у меня найдется достойный ответ.

— Уточняем некоторые технологические подробности! — с важным видом сообщил я Василиванычу.

Ответ оказался удачнее, чем я ожидал! Василиваныча вновь перекосило, а его глазки повторили разведпоиск. Не знаю, что уж он хотел прочесть на наших лицах! Мы с Гарриком просто олицетворяли собой многозначительность и мудрость.

— А вот ты что здесь делаешь, а? Неужто безжалостные «жмеринские», злобные «астратуровцы» и просто горячие южане затевают что-то против нашей оборонки? Против этого милого режимного предприятия? Э?

Василиванычу удалось совладать со своими судорогами. Он сместился еще на шаг в сторону.

— Я тоже, кхм, пришел сюда выяснить некоторые технологические подробности. Ладно, мужики, я опаздываю, мне еще нужно успеть заглянуть на слесарный участок, я, собственно, туда и собирался.

И он потопал к соседнему цеху. Только тут я сообразил, что мы так и не предостерегли бедолагу, не обрисовали ему положение дел.

— Василиваныч!

— Спешу! — грубо отказался он от контакта.

— Ты поосторожней, Василиваныч!

Мои слова ударили его в спину, как пуля.

Похоже, у бедняги опять стрельнуло в руке. Но он мужественно справился с болью и, запнувшись на мгновение, продолжил путь. И так и не обернулся.

— Завтра ты прочитаешь, что даже коллеги угрожают герою… — задумчиво пробормотал Гаррик.

— Думаешь, он действительно пошел на слесарный?

— Ты же видел! Но шел-то он сюда! Просто очень похоже на то, что он испугался нас больше, чем мы его.

— Знать, у него-то какая причина?

— Может, та же самая!

— Считаешь, он прикупил револьвер и пришел расточить? Не верится! Ему, кстати, менты могли и выдать ствол для самообороны, раз на него покушаются, так что ему и резона теперь нет дробовики растачивать.

— А что, Гаррик, ему действительно могли ПМ выдать?

— Говорят, теперь это практикуется. Когда угроза для жизни, а судимостей и психических заболеваний нет.

— Но почему же он тогда так испугался? И врать начал…

— Врет он всегда. А испугался… вспомни, кто тут с мафией «астратуровской» тусуется?

— Думаешь, только поэтому?

— Конечно! Да ему и для стройности версии необходимо, чтоб «некоторые журналисты» работали под мафией! Ничего, не грусти! Выпустим через три дня еженедельник — отмоемся в глазах общественности!

— Угу! А потом общественники обмоют наши трупы. Ладно, пошли. У Михалыча, на верное, все готово!

Все же роль случая чертовски велика в нашем мире броуновского движения за мир и права человека! Ведь что бы ни говорили почитатели рациональных методов познания, не думаю, чтоб это дело было раскручено, если б два напуганных журналиста не решили бы пойти против могущественного концерна. Но Гаррику слишком уж не хотелось оказаться «огорченным до безобразия» кастетами «астратуровских» боевиков, а меня все еще тянуло показать Корневу твердость своей жизненной позиции. Только поэтому мы и решили перевооружиться с дроби на пули. А Василиваныч… в конце концов, понятно, почему он испугался, у него тоже могли оказаться весомые причины опасаться теперь за свою жизнь, честь и достоинство. По крайней мере на девять граммов свинца — того, которым ему продырявило руку, — весомей наших. Однако, если б не эта случайная встреча, трупов бы после всей этой истории осталось бы поменьше. По крайней мере на одну штуку.

— Слушай, а не мог он тоже направляться к Михалычу?

— Вряд ли! Мы ж решили, что сегодня ему растачивать ствол уже поздно! Но! Он может теперь к нему зайти. Ведь вроде б ты его с ним знакомил?

— Тогда же, когда и с тобой!

Этот разговор не предназначался для чужих ушей, но шептаться не имело смысла: вечерняя смена продолжила труды, и зарычали станки, завизжали фрезы. Михалыч блаженно засыпал в раскуроченную жестянку из-под «Ланы» поваренную соль.