Пригоршня скорпионов

— Я звоню, воспользовавшись вашим любезным разрешением. У меня трудности с Вайнсбергом. Сейчас он носит фамилию Винклер и делает вид, будто слышать не слышал о Фридлендере. Он не пожелал разговаривать со мной и едва не натравил собак. У вас не найдется чего-нибудь на него?

Мок задумался ровно на минуту:

— Пожалуй, да. Но я не могу говорить об этом по телефону. Зайдите ко мне через час. Редигерплац, один, квартира номер шесть.

Затем Мок набрал номер Форстнера. Когда его бывший ассистент взял трубку, он задал ему два вопроса и выслушал исчерпывающие ответы. Минуты через две телефон вновь зазвонил. В голосе Крауса звучали две взаимоисключающие интонации — шеф гестапо спрашивал и в то же время приказывал:

— Мок, кто такой этот Анвальдт и что он здесь делает?

Эберхард Мок не выносил этого наглого тона. Вальтер Пёнтек всегда смиренно просил об информации, хотя знал, что Мок не сможет ему отказать, Краус же ее грубо требовал. И хотя в Бреслау он служил чуть больше недели, многие уже искренне ненавидели его за крайнюю бестактность. «Штроппенский парвеню и карьерист», — шипели бреславльские аристократы крови и духа.

— Вы там заснули, что ли?

— Анвальдт — агент абвера. — Мок был готов к вопросу о своем новом референте и знал, что ответ, соответствующий истине, оказался бы для берлинца опасным. А этот ответ оберегал Анвальдта, так как шеф бреславльского абвера, силезский аристократ Райнер фон Гарденбург ненавидел Крауса. — Он разрабатывает польскую разведывательную сеть в Бреслау.

— А зачем ему нужны вы? Почему вы не поехали в соответствии с планом в отпуск?

— Меня задержали личные дела.

— Какие?

Краус превыше всего ставил военные марши и семейные ценности. Мок испытывал омерзение к этому человеку, который старательно и методично отмывал руки от крови людей, которых он сам пытал, а затем отправлялся домой и садился обедать за семейный стол. На второй день своей службы в Бреслау Краус собственноручно забил до смерти женатого арестованного, который не желал сказать, где он встречался со своей любовницей, сотрудницей польского консульства. А после этого разглагольствовал в полицайпрезидиуме, до чего ему ненавистна супружеская неверность.

Мок набрал в грудь воздуха и изобразил нерешительность:

— Я остался из-за своей приятельницы… Но прошу вас, пусть это останется между нами… Вы же понимаете, как это бывает…

— Тьфу! — сплюнул Краус. — Не понимаю! — И он швырнул трубку.

Мок подошел к окну и стал смотреть на пыльный каштан, листья которого не шевелил даже слабенький ветерок. Водовоз продавал живительный свой товар обитателям флигеля, на спортивной площадке еврейской народной школы с криками бегали дети, вздымая клубы пыли. Мок был слегка раздражен. Он хотел отдохнуть, но даже после работы ему не дают покоя. Он разложил на письменном столе шахматную доску и взял «Шахматные ловушки» Юбербранда. И когда комбинации захватили его настолько, что он забыл даже о жаре и усталости, позвонили в дверь. (Черт, это, наверное, Анвальдт. Надеюсь, он играет в шахматы.)

Анвальдт был восторженным любителем шахмат. Так что не было ничего удивительного в том, что они с Моком просидели за шахматной доской до рассвета, наливаясь кофе и лимонадом. Мок, приписывавший самым обычным действиям прогностическое значение, задумал, что результат последней партии будет знаком успеха или неуспеха расследования Анвальдта. Последнюю, шестую, партию они разыгрывали с двух до четырех ночи. Она закончилась ничьей.

Бреслау, воскресенье 8 июля 1934 года, девять утра