Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

«Пятьдесят долларов получит тот, кто сообщит, где находится Алексей Ярош родом из Галиции или что с ним случилось. По слухам, он с 1919 года живет в Подольской губернии, под Винницей. Его разыскивает мать по делу о наследстве».

«Украинский махорочный трест продает курительную и нюхательную махорку».

«Тов. Николаенко, не забывайте о своих обязательствах и пришлите свой адрес. Издательство».

«Красный суд. Дело инженера Дубицкого».

А вот и театральная колонка:

«Укргостеатр» — «Гайдамаки», «Новый театр» — «Поташ и перламутр».

Кино:

«Ампир» — немецкий фильм «Смертельный прыжок».

«Мишель» — «Трагедия любви». Серия вторая (последняя). С участием Миа-Май и В. Гайдарова.

«Миньон» — «Бриллиантовый корабль».

«Маяк» — «Приключения Фортуната».

Кто-то дернул дверь — раз, другой, третий. Вместе с дверью зашаталась вся фанерная перегородка.

— Клава! — это громкий голос Мадам.

Пение в соседней комнате прекратилось.

— Сейчас! — Клава отбросила одеяло, вскочила, подбежала к двери, открыла ее.

Полная хозяйка с трудом вошла в узкую дверь. Она молча осмотрела Клаву, которая еще не успела спрятаться под одеяло, и, видимо, стройная фигурка понравилась ей, толстый слой пудры на щеках шевельнулся, ярко-красные от помады губы растянулись в улыбке.

— Как спала?

— Спасибо.

— У тебя опухли глаза, деточка моя. Умойся холодной водой, и к вечеру пройдет. Опухшие глаза портят даже красивую женщину.

Мадам села на стул. Клава укрылась и молча ждала, что скажет хозяйка. А та высвободила руку из-под шали и протянула Клаве конфеты, которые делали из жженого сахара кондитеры-кустари.

Клава взяла, поблагодарила, но есть конфеты не стала, а положила их на подушку.

— Плакала? Почему? — строго спросила Мадам, и ее бесцветные глаза стали острыми как гвоздики.

Клава молчала.

— Я не хотела бы, чтобы в моем доме были заплаканные женщины. Мужчины любят веселых. А плачут теперь только голодные. Но разве я плохо тебя кормлю?

Клава отрицательно покачала головой.

— Тысячи людей голодают. И взрослые, и дети. — Мадам сделала паузу. — Ты ведь не хочешь оказаться среди них? Не хочешь, я знаю. Ты еще, конечно, не забыла, как умирала, когда Семен Харитонович тебя привел?

Клава вздрогнула.

— Да, да… Именно он. Если бы ты это забыла, то тебя можно было бы назвать неблагодарной. Еще бы! Ты должна всю жизнь молиться за него, потому что эту жизнь вернул тебе он! А? Ты сама-то как думаешь?

Теперь Клава поняла, зачем пожаловала Мадам.

— На первый раз, — глаза Мадам стали строгими, — на первый раз будем считать, что ты не вышла на работу, и сегодня не будем тебя кормить. Но если это повторится…

Клава знала, что Мадам умеет расправляться со своими рабынями. В первое время после революции она притихла, закрыла заведение, но едва начался нэп, снова взялась за свое. С помощью бывшего «клиента», а ныне — компаньона Семена Могилянского, открыла «меблированные комнаты» под видом частной гостиницы. О том, что происходит в ее гостинице, власть пока еще не знала. У ее представителей, чрезвычайно занятых борьбой с бандитизмом, голодом, разрухой, далеко не до всего доходили руки. К тому же Могилянский заверил Мадам, что имеет связи в милиции и поэтому никто ее не тронет.

И действительно не трогали. Но, хотя «живого товара» в голодном городе было сколько угодно, широко разворачивать свою деятельность Мадам не решалась и взяла для начала трех красивых девушек, а недавно Семен Харитонович привел еще и Клаву, заявив, что имеет на нее свои планы.

Вчера он снова пришел, и Клаву чуть не вытошнило от отвращения, когда он касался ее своими короткими и подвижными, как ящерицы, пальцами. Не подпускала к себе, в конце концов укусила его за руку.

— Я поражена его терпением! — отчитывала Клаву Мадам. — Он ведь мог убить тебя, и никто не узнал бы, — добавила она и встала. — Не смей больше так себя вести!

— Нет, нет! — вскочила с кровати Клава. — Я не впущу его! Ни за что! Кого хотите. Я согласна на все. Только не его!

Она стояла босая на холодном полу, в короткой нижней сорочке и вся дрожала от нервного возбуждения.

— Идиотка! — прошипела Мадам. — Посмей только! Сразу вышвырну на улицу!

Теперь она уже не выплыла из комнаты, а словно выпала, и так хлопнула дверью, что чуть не сорвала ее с петель.

* * *

Он все же пришел в эту ночь. Вместе с Мадам. Поставил на столик бутылку вина, развернул бумагу, в которой было два пирожных, и сел. На пальцах его Клава увидела большие коричневые пятна от йода. Мадам, изо всех сил стараясь казаться добродушной, улыбнулась Клаве:

— Если ты голодна… Я не кормила ее сегодня, Семен Харитонович, за вчерашнюю неинтеллигентность. Если хочешь, я скажу, чтобы тебе принесли ужин…

Клава молчала, чувствуя, что ее снова начинает трясти.

— Что вы! — возмутился Могилянский. — Разве можно! Принесите, пожалуйста, все самое лучшее. Чего бы тебе хотелось?

Клава не ответила.

— Конечно, ты виновата, — сказал Могилянский, когда Мадам вышла. — Ты меня очень обидела. Но не кормить — это все-таки свинство.