Приключения англичанина

«Ах ты, [...]! Это, значит, пока мы там кровь ручьями проливали, ты опять за свое принялась? Отец и Генри погибли, сам я чудом жив остался, а ты тут с этим [...]»

И на полудохлой своей лошаденке попытался наскочить на сэра Тристрама, но лошаденку относило ветром, да и сам-то рыцарь кренился набок, поэтому сэр Тристрам лишь долбанул его [легонько] по шлему и осведомился участливо:

«Не больно получилось?»

Но рыцарь не ответил. Он повалился с лошаденки замертво.

Девушка со стены кричала:

«Ай да Тристрамка!» – и призывала скорее возвращаться в замок и продолжить диспут, но сэр Тристрам ее уже не слышал. Стыдно ему стало, что вот уж действительно ни за что ни про что убил человека и вообще потерял уйму времени. Он краснел под шлемом до ушей и гнал коня без передышки, останавливаясь лишь для того, чтобы помолиться Святому Губерту в Дархэме и Святому Гуго в Линкольне, Святой Матери Божьей в Вальсингаме и Святому Эдуарду Исповеднику в Вестминстере.

Прибыл в Иерусалимское королевство и записался в карательный отряд. Бывало, с одним только Redemptor’ом в руке противустоял сарацинским сонмищам. Уничтожил большое количество арапского рыцарства. Сек на мелкие куски и мирное население, если отказывалось креститься. Не жалел, разумеется, иудеев, спускал с них шкуры, с живых, а вот как расправлялся с младенцами ихними: [...], но однажды попал в окружение и был вынужден сдаться. В лагере для военнопленных сразу же начал томиться.

Лагерь был расположен в центре пустыни. Солнце стояло точно над макушкою сэра Тристрама. Хорошо еще, что отняли латы, иначе сварился бы в панцире заживо. Не бывает, значит, худа без добра.

От нечего делать дремал, прикрыв голову плащом. Всю прожитую жизнь прокрутил в сновидениях и поначалу посапывал удовлетворенно, однако при просмотре материала, отснятого в период умопомешательства, то и дело будил спящих вокруг криками: «Не было этого! Не совершал!» Приучил себя пробуждаться, если крутилось сновидение постыдное, дабы не мучиться после сомнениями в достоверности оного, и недосыпанием весьма изнурялся.

Тосковал по родине и жене. У соседа по нарам за пайку фиников выменял перепелку – птичка сия славится способностью преодолевать огромные расстояния. Всунул в клюв [птичке] пук из бороды для опознания и пустил в небеса. И честно полетела, но, увы, иные перепелки подвержены приступам эпилепсии. Сия, как назло, оказалась эпилептичкою – закувыркалась и упала в море.

Он же, того не ведая и ожидая от леди Гвендолин ответа, покамест сочинял песни.

Из последних сил пою,

струны мысленно бия.

Леди Гвендолин, ау,

незабвенная моя!

Я пока еще живой,

дорогая Гвендолин.

Сплю и вижу образ твой –

светлый спектр во мгле долин!

Стоп! Ужели это ты?

Лучше бы и не спалось –

перекошены черты,

окровавлен милый нос...

Волосы, рыдая, рву, –

что же я наделал, блин?!

В грезах или наяву

это было, Гвендолин?

Я виновник стольких тризн

наяву или во сне?

Столько поздних укоризн

совесть предъявляет мне!

Я-то думал, я поэт.

Оказалось – лиходей.

Нешто и прощенья нет

выродку среди людей?

Пусть я увлекался, но

был самим собою ведь.

Мне проснуться – все равно

что для прочих умереть.

Но пред ликом Судии

встану я с колен один.

Строфы скорбные сии

раскумекай, Гвендолин.

Пением его заслушалась дочь начальника лагеря. Приглянулся ей седовласый пленник с воспаленным от недосыпания зраком. Жестами разговорились и обо всем договорились. Лишь только стемнело, принесла из отцовского арсенала комплект лат и – самое ценное – Redemptor. Также привела двух чистокровных арабских скакунов. Почему двух? А надеялась, наивная, что предложит ей бежать с ним вместе.

Если правду написать, сэр Тристрам намеревался заколоть дуреху, – могла стать бременем [в дальнейшем]. Но сжалился, сжалился. Благородный все же был рыцарь. Ускакал, пальцем не тронув.

Между тем леди Гвендолин узнала [от пилигримов], что супруг томится в плену. Решила отправиться в Палестину и выкупить сэра Тристрама.

Сняла домашнюю одежду и надела стеганый ватный гамбизон. Облачилась в кольчугу двойного плетения, а на длинные сильные ноги натянула кольчужные же чулки двойного же плетения.

Начала натягивать кольчужный капюшон. «Почему не натягивается? В чем помеха? Ой, забыла, – волосы!» Не раздумывая обрила голову, натянула капюшон и окончательно избавилась от уязвимых мест.

Надела шлем, прикрепила его кожаными ремешками к соответствующим петлям в кольчуге.

Чтобы отражать удары, повесила на шею дубовый щит, обитый медными бляхами, миндалевидный и выгнутый.

Прицепила к поясу обоюдоострый меч с желобками для стока крови на обеих плоскостях.

Двух коней велела оседлать, одного для обычного передвижения, а другого для поединков. На шетлендского пони взвалила мешок с золотыми безантами [выкуп за мужа].

Разумеется, наказала кормилице кормить, а няньке нянчить малютку Уорда.

Взяла в правую руку копие и уже поставила ногу в стремя, как вдруг по замковому мосту бежит сэр Баклю впереди своры валетов своих.