Приключения англичанина

Мы подружились в пятом классе, заметив друг за другом склонность (потребность?) рисовать на обложках учебников чернильные тщательнейшие парусники. Теперь я понимаю, это в нас аукалась генная память! Получили также объяснение и необыкновенная легкость, с которой он овладел английским, и безупречное его произношение – преподавательница ему завидовала!

Сколько я его помнил, он сразу после уроков (а по выходным и с утра) спешил в яхт-клуб, где проявлял необыкновенную расторопность в обращении с парусами и завидную усидчивость на теоретических занятиях. Но однажды угораздило его ввязаться в потасовку клубных ровесников – кого-то с проломленной башкой спихнули с пирса. Правые и виноватые были из клуба исключены, в том числе и Тобиас.

Вот тогда Николай Петрович и подарил ему возможность плотничать и предаваться мечтам о том, как будет он впоследствии бороздить золотое мазутное устье и фиолетовый Финский залив на собственном судне водоизмещением в целую тонну!

И Тобиас принялся плотничать. Но сперва шуганул чаек и ворон на все четыре стороны неба и повыдергал плевелы вокруг судна, а лягушата сами отступили, попрыгали в Лахтинское свое болото. Затем приступил к дотошному осмотру корпуса: острием ножа вонзался в каждый квадратный сантиметр поверхности, выискивая участки, проникнутые гниением, каковые безжалостно вырезал, намереваясь заменить вставками древесины здоровой и не хуже качеством.

Тяжело было Тобиасу – тетка на низкооплачиваемой работе из сил выбивалась, чтобы обуть и одеть племянника, не могла она выделить ни рубля на покупку, скажем, плотницких инструментов или добротных, в меру просушенных ясеневых досок для выделки гнутых шпангоутов или достаточного количества шпона для обшивки. И тогда Тобиас нанялся на почту доставщиком телеграмм. Бегал по улицам с бакенбардами пены на румяной физиономии. А вечерами (и до помрачения зениц) готовился к вступительным экзаменам в мореходку. Уже в облаке обморока штудировал справочники по старинному судостроению, читал-читал и вдруг ушибался лбом о плоскость стола – не просыпался, какое там – сразу начинало грезиться бревно горного вяза, вожделенное для изготовления киля, – и крепок был сон, как это бревно.

А по выходным на территории лодочной станции помахивал топориком, купленным на свои, кровные.

Да, туговато ему приходилось, и все же работа спорилась. Николай Петрович снабжал его останками доисторических плавсредств, каковые находил в зарослях рогоза вдоль течения Большой Невки. Из этих сомнительных по прочности материалов построили они над судном навес, приладили стены – получился сарай или, говоря грамотнее, эллинг, внутри коего Тобиас в охотку рубил, долбил, строгал, пилил, сверлил, а впоследствии собирался циклевать, шпаклевать, смолить, белить...

Помогал ему и я чем мог и как умел. Утомленные, усаживались мы на бревнышко, перекуривали и во все глаза озирали горизонт залива.

О время, о Нева золотая, мазутная, вечно блистающая и впадающая в синий, зеленый, лазурный, а главное, открытый, открытый океан!

Однажды и Федосей полюбопытствовал: «Чем это вы там занимаетесь, на этой вашей станции?» Да-да, при всей самодостаточности Федосей иногда совал нос в чужой вопрос. Снисходительно он сознавался, что грешен, сует нос именно не в свой, а в чужой и, разумеется, не бог весть какой важности вопрос, и сует лишь затем, чтобы быть осведомленным хотя бы мало-мальски о том или ином виде человеческой деятельности. Федосей полагал, что попытка осмыслить свое и других существование станет более внятной этим «другим», если уснастит он текст описаниями всяких разных видов человеческой деятельности, то есть придаст тексту видимость достоверности, то есть выкажет себя сведущим не только в истории литературы, пусть даже и суровой советской. На самом деле из всех видов человеческой деятельности наивысшим почитал он лишь создание стихотворений и поэм. Его лицемерие меня бесило.

И вот приперся он однажды на лодочную станцию, приперся не один, конечно, а в сопровождении Елены, одного его она никуда не отпускала. Расположившись на траве возле остова яхты, мы выпили бутылку вина – по молодости каждому из нас, чтобы захмелеть, хватало полстакана – после чего Федосей сунул нос в справочник по старинному судостроению, Тобиас начал жаловаться на дороговизну материалов и дефицит инструментов, Елена принялась его утешать, а я... я залюбовался ее внешностью: золотоволосая, она была необыкновенно хороша на фиолетовом фоне залива.

Вдруг Федосей захлопнул, не долистав, справочник, потянулся и томно этак пообещал «может быть когда-нибудь что-нибудь» сочинить о море и моряках.

Он же был ехидным, Федосей, ехидным, впрочем, поневоле, потому что в детстве и отрочестве не мог принимать участия в играх и развлечениях ровесников на свежем-то воздухе, ну да, по причине почечного заболевания (в частности, парусный спорт был ему заказан), ему только и оставалось, что ехидничать.