Приключения англичанина

И все же нельзя сказать, что нет у меня друзей среди однокашников. Есть, как не быть! Например, Лешка очень хорошо ко мне относится, хотя и ругает за необязательность. И правда, бывает так: договорились встретиться где-нибудь, и вот он ждет-ждет, а я про него и забыл совсем, потому что Левка Левин предложил мне супер-дупер штаны и джинсовую же безрукавочку, между прочим, американскую, с фирменным лэйблом, и надо срочно сшибить башли у маменьки, а у нее нет сейчас лишних, и приходится лететь к папаше на Васильевский, я его вообще трясу безбожно, нечего жмотничать, родитель блудный, ну, а Лешка-то все ждет-ждет, и на следующий день, конечно, дуется, но хватает его ненадолго, потому что он меня любит и говорит, что пытаться перевоспитывать такого, как я, – только портить.

Ленка Плетнева тоже мне симпатизирует, хотя совершенно непроницаема для моих излучений. Впрочем, в общении с ней и я отдыхаю, – она меня никогда не привлекала в смысле... ну понятно, в каком смысле. Может быть, чувство юмора меня удерживает?.. чувство, коего напрочь лишен папаша... В самом деле, на цыпочках домогаться благосклонности?.. Это я к тому, что ростом и сложением Ленка немногим уступает Ванде.

Забавные отношения сложились у нас с Виктором Аккуратовым: иногда я зову его к себе домой под предлогом послушать битлов или роллингов, у него-то магнитофона нет, и вот он приходит и в дверях, хи-хи, всякий раз чуть не падает в обморок при виде шествующей по коридору огромной полуодетой Ванды; глаза у несчастного дрочилы начинают бегать, но отвести взгляд некуда – Ванда заполняет собою весь обзор; Аккуратов очумело вертит башкой, и тогда я беру его за руку, веду в комнату, усаживаю за стол, и в течение некоторого времени мы действительно слушаем музыку, а потом я раскрываю учебник алгебры, указываю пальцем на уравнение, с которым мои девочки не справились, и говорю: «Кстати, Витек, не просекаю, в чем тут дело! Ты... это... напиши на отдельном листочке решение, а я потом перекатаю к себе в тетрадку...» Аккуратов ненавидит «бездумное», «паразитическое» (его слова) списывание и старается хоть что-нибудь втемяшить мне в голову, рисует иксы, игреки, повышает голос, требуя, чтобы я сосредоточился, но тут весьма кстати в комнату входит Ванда, по-прежнему в неглиже: «Генчик, у меня спички кончились! Одолжи коробочек!» Аккуратов моментально утыкается носом в бумагу и пишет уже молча, пишет, пишет, хотя Ванда уже ушла, а я хожу из угла в угол, насвистываю какой-нибудь мотивчик, поторапливаю зануду, ну сколько же можно в самом-то деле, ведь меня же на условленном месте в условленное время ждет Ляля; наконец, он встает из-за стола, потный, красный, благодарит меня: классная у тебя музыка, Генка... я скромно опускаю глаза.

Вернемся к девочкам. Поначалу их желание услужить оставляло меня равнодушным, и тогда они перешли к более решительным действиям: нападали вдвоем-втроем после школы, щипали, таскали за волосы, лупили портфелями по спине и разбегались в надежде, что стану преследовать... ни я, ни они еще не знали, зачем. В конце концов, я поддавался на провокацию, уже догадываясь, впрочем, что это какая-то особенная игра, а не проявление недоброжелательности с их стороны, догонял самую из них запыхавшуюся, прижимал к стене или решетке Чертова скверика, она сначала вырывалась для приличия, а потом, шумно засопев, сама же и наваливалась на меня своими восхитительно упругими выпуклостями, и тут уж я не мог сдержаться, извергался...

Помнится, испытав это впервые, я обратился к папаше за консультацией. «У меня такое тоже бывало с отвычки, – засмеялся он. – Не бзди, сынок, полный вперед».

Лет в четырнадцать пережил я и нечто вроде первой любви. Я заканчивал тогда восьмой класс, и вот одна семиклашка все-то норовила на переменке пихнуть меня в бок или как-нибудь обозвать, в общем, напрашивалась, а когда я порывался дать сдачи, с призывным топотом пускалась наутек. Была она пониже меня ростом, фишка румяная, почти малиновая, глаза зеленые, с так называемой «косинкой». Пшеничный хвостик, голубой бант. Еще у нее был чуточку приплюснутый нос и пухлые губы, всегда как будто обветренные или обметанные от жара. Ирой ее звали. В коричневом смиренном платье с воротничком-стоечкой, в черном фартучке. Ну втюрилась в меня, усмехался я, уже избалованный к тому времени вниманием противоположного пола, ну подумаешь.

Но вот однажды наша школа сдавала какие-то нормы на стадионе «Красная заря». Привезли нас всех туда на автобусах и заставили бегать стометровки, прыгать в длину, высоту и т.д. Ко всеобщему изумлению (и своему собственному), я вдруг выказал способности к прыжкам в высоту и совершал фантастические для своего роста прорывы в околоземное пространство, причем и прыгал-то неграмотно, не «перекатом», к примеру, или там «ножницами», а элементарным «козлом», и все ж таки на равных состязался с неким дылдой-девятиклассником. Девочки из нашего восьмого «б» скандировали: «Ге-на! Ге-на!»