Приключения англичанина

Стемнело, когда хмельные девчата, горланя хором: «Ромашки спрятались, поникли лютики...», побрели парами, в обнимку, на трамвайное кольцо. Тобиас и Николай Петрович пошли их провожать. В подкатившем трамвае было пусто, но вагоновожатай долго не хотел открывать двери. Конечно, он оробел, увидев на остановке толпу оборванных, исцарапанных девок, через одну с фингалом под глазом, явно нетрезвых.

Все-таки удалось его уговорить, и «лахудры», пообещав не шуметь, полезли в вагон. Без шума однако не обошлось: влезавшая последней поскользнулась на подножке, а он этого не заметил (смена кончалась, торопился в парк) и нажал на кнопку пневмоавтоматики. Двери сомкнулись и защемили несчастной голову, – туловище, руки и ноги беспомощно телепались снаружи. Девицы подняли жуткий хай, ругали вагоновожатого на чем свет стоит, тот снова открыл двери, но везти скандальных пассажирок наотрез отказался. «Выметайтесь к едрене фене, – закричал в микрофон, – пока не сдал куда следовает!» На него не обращали внимания, утешали недотепу, растирали ей щеки. Кое-как Николай Петрович уладил конфликт.

Тобиас, преисполненный благодарности, долго махал вслед трамваю, ведь столько качественнейшей древесины досталось ему совершенно даром. В мыслях уже занятый ремонтом судна, он решил, не дожидаясь утра, собрать разбросанные по территории сокровища, сложить их штабелем в эллинге... но тут тихий стон донесся из темноты. Пошарил палкой в кустах, – стон повторился. Посветив ручным фонариком, обнаружил под кустом еще одну участницу давешнего побоища. «Эй, подруга,– спросил Тобиас,– ты живая или мертвая?» Ответа не последовало – девушка была без сознания. Тобиас позвал Николая Петровича, вдвоем они перенесли довольно тяжелое тело в будку, уложили на скамейку. «Эх ты, горе луковое»,– умилился старик, рассмотрев потерпевшую при свете тусклой электрической лампочки. Тобиасу тоже приглянулась эта прелестная крупная блондинка в изодранном красном сарафане. В свою очередь и девушка, придя в себя, не сводила с него глаз и лишь к нему обращалась, когда слабым голосом просила пить. Интуиция мгновенно подсказала ей, что именно он (а не ветреный Генка) может составить ее счастье. Тобиас покормил девушку с ложечки похлебкой, сваренной Николаем Петровичем из лекарственных растений, всю ночь прикладывал к ее вискам холодные влажные камушки. Девушку звали Елизавета, она стала часто бывать на лодочной станции, готовила Тобиасу и Николаю Петровичу пищу, прибирала в будке. Приводил ее Тобиас и в комнатушку Савушкиных, где она быстро нашла общий язык с Еленой, – я однажды прислушался к их перешептыванию в разгар застолья: «Помогает еще спринцевание солевым раствором, ложка соли на литр воды... или раствором борной кислоты – три ложки на литр...» «А ты пробовала марганцевокислый?.. погоди, я сейчас вспомню… это ложка двадцатипроцентного марганцевокислого калия на литр...» Кстати, они и внешне были похожи: обе рослые, светловолосые. Вероятно, чтобы угодить подруге, Елизавета на поэтических чтениях, которые Федосей время от времени устраивал в своей комнатушке, садилась как можно ближе к нему, стараясь не пропустить ни слова, и вскоре знала наизусть многие его поэмы. При всем при том она поминутно оборачивалась к Тобиасу, и видно было невооруженным глазом, что лишь он один занимает ее мысли, будит ее чувства, а всякие там стишки ей на самом-то деле до фонаря.

*   *   *

Я был подавлен провалом на вступительных экзаменах, муки неразделен­ной любви и творческое бесплодие усугубляли депрессию.

Наступил сентябрь, небо над заливом серебрилось, то и дело начинал моросить пока еще теплый дождик, первые желтые листья вспыхивали в кронах рощи зеленой, рощи священной.

Мы с Тобиасом, бывало, брали четырехвесельный ялик и уходили далеко в залив, гребли до изнеможения, и когда перекуривали, Тобиас говорил мне: «Леха, да не переживай ты так! Вот что я тебе скажу: практически любую бабу, понимаешь, любую

, при очень сильном желании можно трахнуть. Это просто вопрос времени. Но сначала ты должен решить, стоит ли она, баба эта, усилий, которые, поверь, целесообразнее было бы потратить на строительство судна или сочинение стихов. Мой тебе совет: плюнь ты на Лидку эту Бернат, плюнь и разотри».

Если ветер крепчал, мы поворачивали к берегу, вбегали, мокрые с ног до головы, в будку, где хозяйничала Елизавета: накрывала желтой клеенкой стол, ставила посередине сковородку, доверху полную жареных опят, которые она срезала с остова тобиасова корыта. Николай Петрович наливал нам для сугреву по сто граммов, мы выпивали, и я веселел, а Тобиас и без того с каждым днем улыбался все шире, он ведь успешно поступал в мореходку, сдал математику, еще что-то, готовился писать сочинение (не подозревая, что ничего хорошего ему все равно не светит).

А вот Николай Петрович по мере приближения осени становился все мрачнее, прихрамывал все заметнее, жаловался: «Нога шумит!»