Приключения англичанина

Было душное питерское лето, и пока свет в зале не погас, я видел, как публика дружно обмахивается программками. Плотная румяная лаборантка ловила ртом воздух.

Как только поднялся занавес, иностранцы принялись щелкать фотоаппаратами – в темноте вспыхивали синие зарницы, словно перед грозой.

В антракте повсюду победительно зазвучала английская речь, лишь изредка я улавливал родное русское слово. Особенно трогательно было слышать щебетание чинных старушек в черных костюмчиках с белыми отложными воротничками.

Я рассматривал иностранцев. Так близко я их еще никогда не видел. Девицы были стриженые, в тишотках до колен и сандалиях на босу ногу, а лохматые и бородатые парни – в драных джинсах и застиранных майках. Впрочем, несколько пожилых пар выглядели вполне респектабельно, – разумеется, по моим тогдашним представлениям. Все иностранцы непривычно громко разговаривали и хлопали друг друга по плечам.

И вдруг – о боже, какая мулаточка остановилась неподалеку от меня! В зеленой тишоточке, стройная, как манекенщица, и глаза такие влажные, с поволокой, и локоны каштановые... Знакомая тоска стеснила мне грудь, когда я подумал о том, что эта прекрасная полпредша свободного мира уедет после театра в гостиницу «Европейская» или даже сразу в аэропорт, а я... я так и останусь прозябать над чертежами допотопных агрегатов.

Мулаточка была прелесть, но была, увы, не одна. Впрочем, что значит «увы»? Причем здесь «увы»? Можно подумать, если бы она была одна, я бы осмелился... Рядом с ней стояла высокая сухопарая старуха-негритянка (серое платье с глухим воротом, серебряные кудряшки). Мулаточка кого-то высматривала, вертела головой то вправо, то влево; внезапно я попал в поле ее зрения (стыдно вспоминать: с торчащими вихрами и съехавшим набок галстуком), в глазах ее отразилось неподдельное сочувствие «замордованному режимом русскому», она что-то сказала старухе, косясь на меня. Та довольно-таки бесцеремонно вскинула взятый напрокат бинокль. Лаборантка, однако, контролировала ситуацию – потащила в зал, сердитым шепотом выговаривая мне: «Ты с ума сошел! Что это за перемигивания с иностранцами? Потом доказывай, что ты не валютчик!»

Ни во втором антракте, ни после представления, в гардеробе, мулаточку я больше не видел. Настроение у меня было ниже среднего, и когда мы вышли из театра, я вместо того, чтобы пригласить лаборантку к себе, промямлил: «Ладно, до завтра». В унынии побрел домой. Вошел в пустую квартиру. Хемингуэй на стене усмехался. Вдруг стало мне трудно дышать, слезы ручьями потекли по щекам. «Что же это? Сколько же можно?» – закричал я и лишился чувств. Хорошо, что упал на тахту.

С тех пор тоска уже не отпускала меня, после работы я приезжал на лодочную станцию, садился возле своей яхты и глядел на озаренное закатом, огненное устье Большой Невки, за которым начиналось море.

Именно в один из таких вечеров я услышал за спиной вкрадчивый голос: «Не желаете ли заморить червячка?» Обернулся, – Вы, щурясь в неярких лучах, протягивали мне початую бутылку. Я не умел пить из горла, и все же сделал, кривясь, несколько глотков. Отдышался и вдруг (срывающимся голосом) сказал, что не хочу больше жить.

Вы не удивились, не стали отговаривать, а сходили на болото и принесли оттуда некое растение из семейства зонтичных, с толстым, плотным и круглым, как репка, клубнем. «Это Вех ядовитый, – сказали Вы мне. – Отравиться можно задешево и очень сердито». Спасибо за урок, – у меня не хватило духу даже прикоснуться к смертоносному зелью.

А вскоре после этого эпизода меня послали в заграничную командировку. В кои-то веки институт сподобился выставить на международной промышленной ярмарке свою лесосплавную perpеtuum mobile. Парторгу поручили подобрать и возглавить команду, которая должна была на месте произвести наладку агрегата и продемонстрировать его действие.

Не хочу описывать (противно), какая грызня началась в институте, какие кляузы, анонимные или со столбцами подписей, поступали в местком и партком. Я-то и не мечтал, что меня включат в число избранных, судьба моя решилась ненароком: за неделю до отъезда секретарь комсомольской организации (по разнарядке нужен был один молодой специалист) не выдержал напряжения и с острыми желудочными болями угодил в больницу. Стали искать замену. Мои данные удовлетворяли требованиям. Парторг вызвал к себе в кабинет, налил стакан коньяку: «Пей». Заметив мученическую гримасу на моем лице, хохотнул: «Так ты и вправду не пьешь? Мне говорили - я не верил. Молодца». В срочном порядке прошел собеседование в райкоме партии, парторг лично ходатайствовал. Жена подтрунивала: «Эх ты, Фома неверующий. Убедился, что теперь другие времена? Ли-бе-раль-ные!» Я вынужден был признать: действительно другие! Подумать только, меня выпустили в настоящую капстрану, а ведь я не побывал предварительно ни в Болгарии, ни в ГДР!