Приключения Барона Мюнхгаузена

Два благородных кавалера, сопровождавших меня, заболели морской болезнью. Мюнхгаузен не знал средства против этой беды. Его желудок был крепок, как сталь. А тем двоим было совсем плохо. Я иногда с сочувствием посматривал на них. Каждую секунду их выворачивало наизнанку, да так любопытно, что когда из одного вылетало, второй это глотал, и наоборот. Забавно было видеть, как каждый при помощи другого делал себе bene[167].

К борту постоянно подплывал молодой кит. Он выглядел весьма дружелюбно. Как только я его замечал, я начинал его кормить, и, возможно, из-за этого он сопровождал нас на протяжении всего пути. Часто я гладил его по голове. Однажды мне даже захотелось сесть на него верхом. И это мне удалось. Все хвалили чудесные деяния господина фон Мюнхгаузена. Все кричали от восторга. Море вторило аплодисментам. Чтобы развлечь общество, я иногда по получасу скользил рядом с кораблем. И однажды со мной чуть было не приключилась беда.

Я немного перестарался, пощекотав кита за ухом, — и он нырнул со мной, захотев, вероятно, угостить меня в своей келье. И если бы он сразу же не вынырнул, то с Мюнхгаузеном было бы покончено. Больше я ему не доверял.

Забавный случай произошел у меня и с акулой. И с ней у меня не обошлось без приключений. Я дал ей поесть, однако сначала она поняла меня превратно. Она щелкнула зубами, и в один момент я оказался у нее в желудке. Не растерявшись, я тотчас же ухватился изнутри за ее хвост, вытянул таким образом внутренности и вывернул ее как перчатку. — Вы, конечно, еще помните историю с волком[168]

— вот так я и выбрался. Однако я не мог отделаться от нее, потому что ее внутренности прилипли ко мне, как смола. Она снова меня проглотила, и я влетел внутрь; так все и шло — наружу, внутрь, наружу, внутрь. Все чуть было не умерли со смеху из-за редкостного спектакля, который они увидели. Когда же я ее несколько десятков раз вывернул наизнанку, некоторые из гребцов, спустившихся в лодку, чтобы посмотреть все это, схватили меня за ногу, вытащили наружу и таким образом доставили меня в целости и сохранности вместе с рыбой на палубу.

Меня поздравили с этой восхитительной победой, особенно капитан корабля, который с трудом сдерживал смех, сказав, что Михаил не смог бы лучше справиться с драконом[169], чем я с акулой.

Пока мы были заняты акулой, которая весила, по правде сказать, более 2000 фунтов, до нас донеслась сильная канонада, ив тот же миг мы увидели 2 флота, выстроенных перед нами линией и готовых к бою. Несмотря на все наши старания, ветер гнал нас прямо на них с такой скоростью, что у нас не было времени понять, что это были за флоты. Ядра летали вокруг наших голов слева и справа. Я уже поймал 3 штуки в 24 фунта каждое, которые чуть было не разнесли мне голову. Один корабль, который слишком приблизился ко мне, я тотчас же схватил за киль и отшвырнул его на одну английскую милю. Когда же я понял, что стало немного спокойнее, то подумал: «Прежде чем станет еще опаснее, ты должен как можно скорее убраться отсюда». Короче говоря, я решился на это, прихватил своего скакуна, уселся на него и умчался прочь полным ходом. Я проскакал двенадцать часов и несколько минут, пока не прибыл в Марокко, — и на мне не было ни единой капли воды.

Мне сразу же отвели резиденцию. Мне была дана аудиенция, я вручил свои верительные грамоты и осмотрел следующие достопримечательности.

Конюшня любимых зверей императора, производство коих я лично наблюдал. Быки допускались к кобылам, а жеребцы — к коровам, потому у коней были бычьи головы и конские хвосты, а у коров — лошадиные головы и бычьи хвосты — совершенно удивительные создания. — Одних звали жвачными конями, а других — жвачными быками, они были быстроноги и вели себя довольно прилично, когда их загружали турецкими покрывалами, плюмажем и т. п. Такое изобретение делает честь мыслящему императору. Как я узнал от него, он, намеревался сослужить государству еще одну важную службу, спарив ящериц с голубями для получения василисков[170]

, — причина чего была окружена глубокой тайной.

Еще я видел в зверинце одного-единственного слона, который по величине, видимо, превосходит всех слонов на земле. По крайней мере, его варварское величество хотело, чтобы в это все верили, ибо высота слона была более 36 футов. У него был свой собственный дом, в котором он стоял, и выглядел он очень величественно.

Мое любопытство возбудил прекрасный Bosquet[171]. Я вошел в него. Все птицы здесь, казавшиеся дикими, были настолько ручными, что садились мне на голову и плечи, позволяли себя ловить и гладить, ничуть не противясь этому. Я подошел к их гнездам, поглядел на молодых и старых, пощекотал им брюшко, чего мне очень хотелось. Особенно хороши были там серые куропатки и черные дрозды. Я положил в кошелек полдюжины пар, послал их почтой в Германию и нашел их в целости и сохранности в Боденвердере, там, где находится мой Bosquet. Вот как вышло, что мои звери такие ручные. Все поражаются этому.