Приключения Барона Мюнхгаузена

Но вот какая незадача. У меня был теперь свиной желудок, совершенно иной, чем прежде. И мысли у меня были совершенно другие. И поступал я совсем, как свинья, так что чуть было не пришел к мысли, что душа должна находиться в желудке. Как бы там ни было, я охотно ел все, что ест свинья. Часто я не мог удержаться от того, чтобы не залезть, как она, в колоду и не повозиться в грязи, так что вначале все надо мной смеялись, когда я приходил домой весьма грязный. Порой я даже хрюкал, как свинья, когда забывал о своей поросячьей натуре. Великому султану все это было весьма неприятно. Время от времени все задумывались о том, как добыть Мюнхгаузену новый желудок. Во всех мечетях молились. Был созван диван. Все ломали себе головы вдоль и поперек. И Collegium Medicum[165] размышляла об этом, но не знала, что посоветовать. В окрестностях находился монастырь, известный тем, что там молитвами можно было устранить все житейские неприятности. Поэтому не обошли достойными подарками всех старых матушек, чтобы превратить свиной желудок господина фон Мюнхгаузена в человеческий. Они достаточно много молились утром, днем, вечером, ночью, и каждый раз при этом били в колокол. Ничто не помогало. Все усилия были напрасны.

Поблизости жил известный палач. Обратились за советом и к нему. Он придерживался мнения, что желудок должен перевернуться, так чтобы внутреннее стало внешним. Но Мюнхгаузен был не настолько глуп, чтобы подвергнуться такому сомнительному лечению.

В страхе я отправился к одному имаму[166], прорицателю и толкователю знамений. Я слышал много хвалебного о его ловкости. Я рассказал ему эту историю. Он рассмеялся, долго смотрел на меня, как бы оценивая на те цехины, которые бы я ему дал. Я давно уже это заметил и припомнил то, что слышал однажды в молодости от покойного отца:

Жадность попа и господня милость, — Это навеки установилось.

И я подумал, что поговорка эта верна и по отношению к духовенству этого народа. Он долго бурчал себе под нос в свою седую бороду что-то, о чем мог бы и не говорить. Но до меня дошло только то, что после 7 на 7 и еще раз 7 и 77 на 777 циркуляции мой свиной желудок станет человеческим. Я пробурчал ему нечто вроде благодарности, неохотно вложил в руку несколько цехинов и пошел своим путем.

Султан очень огорчился, что и эта шутка не помогла. По его поведению я заметил, что мое присутствие было уже не так приятно для него. Мое ипохондрическое настроение усугубило и это. Ведь до сих пор я был самым веселым из всех шутников на свете, а сейчас вдруг превратился в мизантропа.

Итак, его величество решил избавиться от меня, послав ко двору в Марокко. Все уже было готово, через два дня я должен был уехать, как вдруг мне в голову пришла мысль, которая была бы еще более к месту, явись она мне на несколько недель раньше. — Но кто может предугадать свою судьбу?

Незадолго до этого султан подарил мне одного из своих лучших коней, прекраснейшего скакуна. Я великолепно его выдрессировал. Особенно я обучал его прыжкам сначала длиной в 9, затем в 12 шагов и так далее, пока не научил его прыгать одним махом на 36 шагов. Я приказал также построить для него особый ипподром, почва которого была утыкана острыми колючками. По этим колючкам он должен был скакать, чтобы обрести наибольшую легкость и скорость. Все эти упражнения я проделывал с ним по ночам. Когда я понял, что он готов, я приказал объявить скачки, куда прибыли все кавалеры. С праздничной помпой все двинулись к воротам Константинополя. Со своим красавцем-скакуном я выиграл все ставки от 100 до 10 000 цехинов, — ив конце концов выкинул такую штуку, от которой у всех головы пошли кругом. Я прыгнул вверх на 36 шагов длиной, 36 шагов шириной и 36 шагов высотой сначала через головы всех зрителей, которых собрался здесь миллион. А потом я проскакал на своем легком, быстроногом татарине над полем пшеницы (объехать которое можно было только за несколько часов) за 15 минут туда и обратно с быстротой птицы, не задев и не сломав ни одного колоса. Если бы мусульмане могли это предвидеть, они бы скрылись. Мюнхгаузен вместе с султаном, окруженный завистниками и зеваками, прошел с победой и помпой, пеньем и музыкой в ворота Константинополя, — а что самое замечательное, так это то, что я так отбил себе желудок, что он превратился в человеческий. Тот, кто читает это, пусть мотает себе на ус, господа. Природа побеждает всех знахарей, богомолок, святош и обрезателей кошельков.

В честь Мюнхгаузена были даны опера и бал, и, когда все разъезжались по домам, все было освещено и украшено прекрасными изречениями.

Все было готово к отъезду. Я попросил разрешения отбыть, получил свои верительные грамоты, попрощался и день спустя на восхитительном фрегате плыл в Марокко.

За время пути со мной приключилось несколько таких историй, которые удивят моих друзей. Но какими бы невероятными они ни показались, все они правдивы, ибо это действительно было со мной. — А человеку по имени Мюнхгаузен можно верить во всем.