Приключения Барона Мюнхгаузена

Мне еще следует упомянуть об особом паштете, который всем паштетам был паштет. Размером он был примерно с полную Луну. Чтобы приступить к нему, нужно было снять крышку и — смотрите-ка! — наружу вышел милейший, напудренный, одетый в бархат человечек, без шляпы, со стихотворением, лежащим на бархатных подушечках, и передал его со смиренным поклоном. Императрица сначала было испугалась, но затем разразилась смехом — вот черты ее великой души! — приняла это очень милостиво и произнесла такие слова: «Можно подумать, что попала в царство фей. Наверняка, Ваше изобретение, Мюнхгаузен?» — и с улыбкой зааплодировала мне.

«Вашего величества верноподданнейший слуга», — ответил я. Она отдала все своему камердинеру и приказала отнести в свою комнату, очень милостиво взяла молодого господина за руку, приказала снять его со стола и сделала своим пажом. Господа, у которых при виде паштета слюнки потекли, на этот раз потеряли аппетит.

Между нами говоря, это был мой маленький наследник, оставленный во время первого путешествия и который между тем весьма подрос. И эта проделка великолепно мне удалась.

Вечером был бал и иллюминация, и, хотя я вовсе не принадлежу к любителям танцев, на сей раз мне пришлось подчиниться, ибо меня пригласила сама императрица.

Я сопровождал императрицу и на обратном пути, где ничего достопримечательного уже не произошло.

* * *

Спустя несколько дней, отдохнув, я предпринял маленькое путешествие в санях (потому что была зима, а сани — самое лучшее в России зимнее удовольствие) в Новгород[224]. По пути за ¹/₂ часа до Новгорода я заметил медведя, который на всем ходу, ничего не видя и не слыша, несся прямо на мои сани. Я замер, быстро лег на дно саней, и в тот же миг медведь уже сидел в них. Собравшись убежать, он меня заметил

[225]. Однако едва только он положил одну лапу на верхнюю часть саней, как я ударил по ней своей турецкой саблей, проткнул его лапу посередине и так прикрепил его к саням. Медведь тут и сел. Я был очень рад тому, что он, несмотря на все старания, не мог уйти. Ему надо было потерпеть. Когда я подъезжал к Новгороду, мне повстречалась процессия во главе с попом и изображениями всех святых — праздновали день св. Непомука[226]. Люди, погруженные в благочестивые раздумья, приняли эфес моей сабли за крест, потому что у него была похожая форма, и решили, что святой Непомук захотел еще раз посетить их на этом свете. Они все разом пали ниц и запели хвалебные песни. Ложный святой понял дело совсем иначе, вырвался и устроил среди людей такую кровавую баню, как будто был самим чертом. По понятным причинам я сразу же повернул обратно в Петербург, не задерживаясь ни на минуту.

* * *

То, что подчас надежда человека превращается в воду, об этом мне не нужно много говорить, каждый поверит моему слову и собственному опыту. Но то, что может превратиться в воду человек, такого вам за всю жизнь не довелось встречать, а вот я испытал это на самом себе, каким невероятным это ни покажется, тем не менее все это правда.

Однажды большой компанией мы были на охоте. Нам посчастливилось подстрелить в лесах, окружающих Ладожское озеро, очень много дичи. Кроме того, мы подстрелили оленя, на рогах которого было 144 отростка. За всю свою жизнь я не видел такого животного. Я шел по следу 72-отросткового оленя, бежал за ним и отстал совершенно от своей компании. Я шел, не слыша лая собак и криков егерей, не слыша звука рога, ходил туда-сюда среди деревьев и был не в состоянии ни преследовать оленя, ни выбраться к своим людям. Было слишком жарко, и я устал. Что же было делать? — Я сел, недовольный такой глупой шуткой, что вот я тут один, что не взял ни собаки, ни егеря, подчистую съел весь свой охотничий провиант, потому что проголодался, подложил под голову охотничью сумку и заснул, уставший и обессиленный. Я лежал на маленьком пригорке. Прошло немного времени, и я начал так сильно потеть, что лежал почти как в воде. Еще немного времени — и образовался ручей, еще чуть-чуть, и мне показалось, будто я прямо-таки нахожусь на корабле. Моя охотничья сумка плывет вместе со мной, пока меня вдруг не будит сильный толчок, я просыпаюсь, и мой Султан прибегает как раз вовремя, хватает сумку, на которой я лежу, и вытаскивает ее из потока, который вместе со мной желал направиться в Ладожское озеро. Какое счастье! Я вскочил, от радости обнял своего Султана, которого так долго не видел, и прямиком отправился с Султаном в Санкт-Петербург, где вечерком за бутылкой вина я вновь отдохнул с императорским величеством и рассказал ей о своем приключении, чем доставил ей, как обычно, большое удовольствие.

Вскоре после этого я вышел в отставку. Ее величество подарила мне свой портрет в коробочке, отделанной бриллиантами, одарила меня за верную службу значительными Douceur[227], и в хорошем настроении я отправился в Лифляндию[228].

* * *