Приключения «чебурашки»

— Да тебе хоть пиво, хоть что, только начать, а потом ищи тебя по всему поселку. Вон ребенок пить хочет, нет, чтобы напитка какого купить!

— Я тебе где возьму напиток? Нет его там. Ничего нет, кроме пива! Автоматы вон стоят, пусть сходит, попьет.

— Там толпа видел какая! А тут поезд скоро!

— Ма-а-а-ам, пи-и-и-и-и-ить! Ма-а-а-а-а-а-а-ам, пи-и-и-и-ить хочу! — канючил тем временем сын, тайно радуясь, что ему удалось натравить мать на отца, которого он боялся и не любил.

Сестра, больше привязанная к отцу, шлепнула его журналом по белобрысой макушке:

— Заткнись. Что ноешь-то, как девчонка?

В ответ белобрысый завыл громче и на одной ноте, уже без слов. Мать взъярилась на дочку:

— А ты чего руки распускаешь, кобыла? Лучше б попить сводила брата!

Дочь равнодушно уставилась в журнал. Отец в это время курил «Нашу марку» в тени акации. Синий дым сквозил между овальных листочков со светло-зелеными точками тлей и желтыми цветками. При всей скандальности ситуации, эти четверо людей не испытывали друг к другу никакой неприязни. Они просто привыкли так общаться изо дня в день, как общались меж собой и их родители, и не могли себе представить, что жить можно как-то иначе. Пришел поезд, и семья стала запихиваться в вагон.

По приезде бутылку сунули в погреб вместе с банкой жидкой сметаны, куском копченого сыра и свертком с котлетами. Сверху доносились голоса:

— Ты давай сегодня с беседкой заканчивай! Вон, у Завьяловых уже покрасили, а ты все крышу никак не покроешь. Тоже мне мужик.

— А картошку кто окучивать будет?

— Ма-а-а-а-а-а-а-ам! Я купаться хочу! Ну, ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ам! Купа-а-а-а-а-а-а-а-аться!

Шлеп!

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ам! Олька меня бьё-о-о-о-о-о-т!

— Ты чего опять руки распускаешь, кобыла, на маленького!

— А че он ноет, голова болит!

— Ты чего на дочку так обзываешься!

— А ты вообще молчи! Пилишь — и пили!

— Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ам, я какать хочу-у-у-у-у!

Вечером стало умиротвореннее. Семья устала. Напарились в бане и сейчас пили, швыркая, чай и слушали раздающуюся из приемника VEF песню в исполнении Анне Вески. Остро пахли нагретые политые помидорные грядки, кричала из зарослей сирени горихвостка: «Витю видел? Витю видел?» Отец смачно глотал пиво из керамической кружки с рельефной надписью «Пятигорск», шумно выдыхая после каждого глотка.

Вот тут «чебурашка» и задержалась на несколько своих «чебурашьих» веков. В город везти столь ничтожное количество пустых бутылок смысла не было, а выбрасывать стеклопосуду, по извечной русской народной традиции, было жалко. Именно эта бережливость, замешанная на крестьянских генах и помноженная на вечный дефицит, заставляла людей превращать дачи и даже балконы в склады утильсырья.

Сперва в бутылку налили воды и затолкали ветку сирени.

Затем пару раз в нее набирали керосин, взятый у соседей по случаю отключения электричества.

Потом она долго-предолго стояла в сарае на земляном полу, между банкой краски и ящиком с гвоздями. Сквозь щели в стене можно было наблюдать круговорот пейзажа на ограниченном штакетником кусочке планеты.

Вначале вокруг желтело, дни были роскошные, теплые и прозрачные, и даже лучик, проникавший в щель сарая, согревал горлышко бутылки и сине-желтую этикетку с надписью: «ПИВО “Жигулевское”. 0,5 л, цена без стоимости посуды 40 коп». Потом все делалось безликим и унылым: коричнево-серая земля, голые деревья, серые заборы. Уже не было слышно ни позывных «Маяка», ни детских смешков и плачей, ни собачьего лая, ни «Витю видел?». А еще позже земля покрывалась тонким белым слоем, который все густел и густел, и наконец ночью было слышно, как трещат от мороза стволы деревьев. Иногда теплело. Небо затягивалось мягкой ватой, из которой сыпался снег, и вокруг пахло сыростью. Иногда же опять схватывались морозы, и кристаллики инея сверкали на сухих стеблях полыни, как крошечные бриллиантики, — синим, красным и бирюзовым. Потом наступали ветреные дни, по участку носились пыльные змейки, сарай вздрагивал под регулярными шквалами. Но потом, после ветров и ежегодного дыма в лесу, сверху падали первые редкие капли, и наконец все зеленело. На участках опять звучали «Маяк», дети и собаки, горели мусор и ботва, и с каждым днем теплело.

Так повторялось много раз, но время не имеет значения для изделия из стекла, оно оставалось бесстрастным свидетелем происходящего.

***

Зимой 1990 года завизжали под выдергой гвозди, держащие скобку замка. Воров было двое. Оба — неопределенного возраста, с багровыми заросшими лицами, грязные, в рваных куртках и раздолбанной обуви. Один нырнул в сарай, а другой постоянно вертел головой и прислушивался к каждому звуку. В мешке у вынырнувшего оказались алюминиевый ковш, ящичек гвоздей, моток медной проволоки, сверток полиэтиленовой пленки и несколько бутылок, в том числе и наша «чебурашка». Подобный мешок висел и на подельнике, который до того нырял в дачный домик.

— Ну, че, помудохали? Пока светло…

— Но, пошли…