Приключения чокнутого художника

Выполнив ритуал и увидев, что работать я ещё не начал он ушёл в свою лавку, а я, поставив мольберт рядом со стеклянной дверью ведущей на улицу сходил за подрамниками стоящими в маленьком подсобном помещении. Там у уборщиков находился их инвентарь. Мётла пылесос и тряпки, а у меня с Зайцем все, чем мы дорожили больше всего. Наши художественные материалы.

Какое всё-таки это мучение делать живопись с фотографий полученных по Интернету перетащенные на дискету, а затем отпечатанные в цифровой фотолаборатории. Человеку не сведущему всю тоску этого предприятия не объяснить никогда. Не видя натуры не ощущая дыхания и характера портретируемого создать что-либо стоящее практически невозможно. Надо рисковать или идти на эксперимент, создавая работу “А-ля” авангард или придумывать нечто невообразимое, чтобы скрыть характерные черты. И то и другое хреново. Дело в том, что не каждому лицу подходит грубый стиль. У меня задача была ещё сложнее, написать четыре разных портрета. Самого Бернхарда его жену очень милую по всей вероятности женщину, их сына молодого парня лет двадцати и дочь приблизительно такого же возраста. И сделать это надо было в одной манере потому, что там, в далёком Лондоне висеть на стене они будут, скорее всего, вместе. Не видя их, не поняв, чем они “дышат” можно было написать совершенно других людей ведь у каждого человека есть свои только ему присущие особенности, которые, к сожалению, знают лишь очень близкие родственники. Проблема состояла ещё и в том, что о манере написания портретов не было сказано ни слова. Как делать? В авангарде, в импрессионизме или реализме? После всех «титанических» усилий мне могли просто не заплатить, а я если и получил бы деньги, то лишь символическую сумму. Моя работа и поездка в Москву теряла всякий смысл. Несмотря на это я верил, что сумею, и старался как мог. Деньги, которые я мог получить за свою мазню были для нас с женой приличные, и отказываться от этого заказа было безумием.

Я вытащил из подсобки палитру с невысохшей краской и с лицом каторжника за два захода вынес всё остальное. Когда я всё это выставлял туристы фланирующие мимо поглядывали на меня с интересом. Поставив на мольберт незавершённый портрет парня, я задумался. Работать не хотелось совершенно. Посмотрев через стеклянную дверь на улицу, я зажмурил глаза и попытался сосредоточиться. Никто не сделает эту работу за меня, осталось совсем чуть-чуть и последний портрет будет завершен. Вчера я расслабился и, не подумав, создал приятный мягкий колорит крупными преимущественно в фиолетово-голубых тонах мазками. Причудливый фон за головой парня настолько сильно отличался от самого портрета и от других, что говорить о какой то там гармонии было нельзя. На нём явственно проступали черты лондонского Тауэра и моста через Темзу. Я не был в Англии, а уж тем более в Лондоне и эта импрессионистская чепуха возникла из ниоткуда в моём ненормальном воображении. Мягкая прохлада холла отсутствие большёго количества людей действовали на меня усыпляюще и уставившись на холст я чуть не засыпал. Солнце из стеклянных дверей безмолвно струилось, мешая собрать мысли в кучу и заниматься делом. Взяв мастихин, я решительно, плоскостью снял с холста блестящий и ещё сырой красочный слой. Жаль! Мгновенно изменившись от грубого вторжения металла, фон сломался, обнажив грубую структуру холста. Ничего не поделаешь, чтобы создать довольно часто надо рушить. Продолжая снимать красочные слои, я не заметил, как ко мне подошёл Барышь. Он с удивлением смотрел на безжалостную расправу с атмосферой праздника написанного вчера.

–– Зачем это делаешь?!

Я попытался ему объяснить. Не знаю, понял ли он меня? Видимо настроение, в котором я находился, сказало ему больше чем слова и, сунув руки в карманы белых джинс он пошёл к себе.

В этот день я практически всё закончил и уже в семь часов вечера сидел, обставившись портретами в надежде, что кто нибудь клюнет на масло и у меня появится заказ. Я ошибался. Туристы проходили с одобрением кивали и на этом их интерес испарялся. Так совершенно бессмысленно прошёл остаток вечера. Галя пришла около девяти, но у неё страшно разболелся живот и, посидев со мной минут тридцать она убежала домой. В одиннадцать часов вечера, когда я решал философские проблемы с Ванькой, молодым парнем, временно работающим аниматором в нашем отеле к нам подошёл такой же юный и шустрый. Присев на корточки он внимательно рассматривал портреты, а затем неожиданно спросил, где тут у нас ди-джей. Мы ему указали место поиска и опять остались одни. Минут двадцать Иван мучил меня глупыми разговорами о смысле жизни, на это я ему ответил, что смысла в жизни который люди вкладывают в это слово, нет ни у кого. Ни у меня, ни у него и вообще эта тема волнует человечество столько, сколько оно себя помнит.