Приключения Джона Дэвиса

Я остался один и смог на досуге поразмыслить о своем новом положении. За последние месяцы в моей жизни произошли столь разительные перемены, что порою мне казалось, будто все это сон и настало время пробудиться. Действительно, я был воспитан нежно любившими меня заботливыми родителями. Затем, сменив неволю колледжа строгой корабельной дисциплиной, я вдруг ощутил себя совершенно свободным и, не зная, что мне делать с этой свободой, словно птица, чьи крылья слишком слабы для полета в безбрежном пространстве, приткнулся к первому пристанищу. Куда я попал? В логово пиратов, приводящее на память пещеру капитана Рональдо из «Жиля Бласа». Но покинув ее, куда я направлюсь? Трудно себе представить. Разумеется, для меня открыты все двери мира, но одна из них навеки заперта — дверь моей родины.

Не знаю, сколько времени я провел, погрузившись в свои невеселые думы, и тем более сколько бы это еще продлилось, если бы не солнечный луч, просочившийся сквозь тростниковые ставни и упавший на диван, на котором я лежал. Желая избавиться от этого докучного визитера, я поднялся и пошел к окну, но, выглянув наружу, тотчас же забыл обо всем. Передо мною мелькнули плотно закутанные в покрывала фигуры двух женщин, чья легкая и упругая походка говорила об их молодости. Они направлялись из большого дома в маленький, тот самый, из окна которого при нашем вхождении в порт нас приветствовал белый платок. Кто они, ведь ни Константин, ни Фортунато ни разу не обмолвились о них ни словом? Скорее всего, дочери Константина и сестры Фортунато, ибо он был еще слишком молод для брачных уз, а его отец, напротив, недостаточно молод, чтобы иметь жену в возрасте моих незнакомок. Дверь домика захлопнулась за ними.

Я остался у окна и, вместо того чтобы прикрыть щель, через которое проникало солнце, принялся увеличивать ее, чтобы лучше видеть, а может быть, и чтобы быть увиденным. Но тут мне пришло в голову, что при малейшем подозрении Константин, даже если он и не держится строго обычаев Востока, переведет меня в другие покои. Поэтому я недвижно замер у окна в надежде подстеречь какую-либо из моих соседок. Немного спустя две ручные горлицы сели на оконный карниз, рама приподнялась и бело-розовая ручка, протянувшись к птицам Венеры, одну за другой впустила их в дом.

О Ева, дочь и жена Адама, наша общая мать, грешница, которой ее дети с такой легкостью прощают этот грех, хотя из-за него они утратили бессмертие, сколь же сильно завещанное тобой миру любопытство, если, передаваясь из поколения в поколение, оно заставляет одного из твоих сыновей мгновенно забыть и родину и семью! Все исчезло при появлении этой руки: так в театре по сигналу машиниста сцены темный лес или мрачная пещера сменяются волшебным дворцом. Эта ручка отвела завесу, скрывавшую от меня истинный горизонт; остров Кея перестал быть ничтожным рифом, брошенным посреди моря, Константин — пиратским главарем, враждующим со всеми законами всех наций, я сам — жалким гардемарином без отчизны и будущего. Кея превратилась в Кеос — остров с нежным наименованием, где Нестор воздвиг храм Недусийской Афине; Константин — в царя, созидающего, как Идоменей, новый Салент, а я — в изгнанника, ищущего, словно сын Анхиса, то ли пылкую Дидону, то ли целомудренную Лавинию.

Я стоял погруженный в свои золотые грезы, как вдруг дверь отворилась и от имени Константина меня пригласили к обеду. Я порадовался, что он не пришел сам, ведь застав меня у окна, недвижимого, точно статуя, он по моему волнению легко догадался бы, в чем дело. К счастью, это был всего лишь один из мальчиков-слуг, говоривший к тому же только по-гречески и потому ограничившийся мимикой и жестами. Но, поскольку жест, соответствующий мысли, какую он хотел выразить, — один из простейших в мимическом словаре, я великолепно понял его и поспешил последовать приглашению в надежде, что незнакомка, лелеявшая голубок, тоже окажется за обеденным столом.

Я ошибся: Константин и Фортунато были одни; они ждали меня за трапезой, состоящей из азиатских блюд, но сервированной на европейский лад. Закуска состояла из горки риса, коническим островком возвышавшегося посреди огромной чаши с кислым молоком, рядом — два блюда с яичницей на оливковом масле и два — с вареными овощами; затем подали отварную курицу с мучным блюдом, по плотности напоминающим наш плум-пудинг, жареную телятину и блюдо с потрохами лосося и каракатицы, приправленные чесноком и корицей (здесь это кушанье считается деликатесом, мне же оно показалось отвратительным, впрочем, через несколько дней я привык к нему). Прекрасные на вид и отменные на вкус апельсины, инжир, финики и гранаты составляли десерт. Обед завершился кофе и трубками.