Приключения Джона Дэвиса

В этот час всякие сомнения оставили меня и план, который я вынашивал последние три-четыре дня, окончательно сложился. Впрочем, я не собирался мстить слепо, как Дэвид: это могло повлечь за собой неудачный исход, а решил действовать обдуманно. Я горел желанием избавить экипаж от палача, но отнюдь не при помощи обыкновенного убийства. Мистер Бёрк замахнулся на меня тростью, он нанес мне оскорбление как мужчине и ответить мне должен как мужчина. Если в честном поединке я паду от его руки — так тому и быть, если же удача будет сопутствовать мне — моя военная карьера окончена, ибо обнажившего шпагу против высшего по званию ждет по возвращении на корабль смертная казнь. Я задумал бежать после дуэли в Грецию, Малую Азию или Египет и остаться жить на Востоке. Впрочем, одна мысль омрачала это решение — воспоминание о родителях: отныне я должен расстаться с ними навсегда. Но природа наделила их силой духа, особенно отца, а он, узнав, какому оскорблению подвергся его сын, одобрил бы мои действия.

Приняв решение, я приступил к приготовлениям и прежде всего обследовал содержимое своего кошелька: у меня оказалось пятьсот фунтов стерлингов золотом и векселями, что было более чем достаточно для безбедной жизни в течение двух лет. В моем же возрасте два года равнялись почти двум векам. Я написал отцу и моей доброй матушке длинное прочувствованное письмо, где подробно поведал обо всем, что произошло на «Трезубце» с тех пор, как я ступил на его борт. Я рассказал об экспедиции в Уэлсмут, о похищении Дэвида, о его наказании, а затем о казни, и, наконец, о нанесенном мне оскорблении. Письмо заканчивалось изложением принятого мною решения. В постскриптуме я объяснял свои планы на будущее, если поединок принесет мне победу. В случае же моей гибели мистер Стэнбоу, уведомленный запиской, передаст моим дорогим родителям последнее послание; его найдут у меня на груди, и оно покажет им, что я умер с мыслью о них.

После этого я успокоился: мне казалось, что начало моему плану положено и отступать от принятого решения уже поздно. Предстояло тщательно обдумать его осуществление. Вызвать мистера Бёрка на дуэль на борту корабля — чистое безумие, и поэтому я решил действовать по-другому.

Как по личным делам, так и по службе мистера Бёрка время от времени вызывали в наше посольство. И поскольку он, как известно, не отличался ни особой общительностью, ни любознательностью, то обычно отправлялся туда один и наикратчайшей дорогой. Она пролегала через одно из двух самых красивых и обширных кладбищ Константинополя. Там мне и предстояло ожидать его, причем тоже одному, поскольку я не хотел никого вмешивать в это дело. В конце концов я сумею заставить его драться. Выбор оружия я оставлял за ним; каждый из нас носил на боку шпагу, а у меня при себе оказалась бы и пара пистолетов.

Тем временем наступило дежурство Боба. Бедный малый принес мне завтрак, и я бросился ему на шею; он, по своему обыкновению, уже забыл о понесенном наказании. Это меня убедило, что он ни на мгновение не заподозрил, будто несколько ударов, столь внезапно обрушившихся на его плечи, было нанесено, так сказать, моей рукою. Как я и полагал, Боб приписал их мистеру Бёрку. К тому же он сообщил мне, что старший помощник все еще находится в карантине, и, по его разумению, мистер Бёрк кончит плохо. Я думал так же и отнюдь не огорчился, увидев, что другие разделяют мою убежденность. Казалось, само Провидение, избравшее меня мстителем среди стольких порядочных людей, покровительствует мне.

Я спросил, не слышно ли чего-нибудь нового о еврее Якобе, и оказалось, что он уже несколько раз приходил на судно и спрашивал меня, но так и не смог со мной повидаться, поскольку я был под арестом. Его беспокойство было понятно, ведь именно я должен был передать ему букет Василики, как помнится, служивший платой за его посредничество в деле, о котором я уже рассказывал. Я поручил Бобу передать, что, как только освобожусь, незамедлительно принесу ему эту драгоценность, более того — сам обращусь к нему с просьбой об услуге и хорошо заплачу за нее.

День моего освобождения близился, и все было готово, чтобы я, использовав первую же предоставившуюся возможность, привел свой план в исполнение. По истечении месяца, час в час, арест был снят.

Первый визит я нанес капитану. Добрый и достойный старик вел себя по отношению ко мне, как всегда, доброжелательно. Он слегка побранил меня за то, что я не истребовал у него увольнения, которое он с удовольствием предоставил бы, и попросил рассказать во всех подробностях о юной гречанке, об участии Джеймса и Боба в освобождении ее и об их преданности мне, о нашем возвращении на судно и о сцене с мистером Бёрком. Я рассказал ему все как на исповеди, ведь Стэнбоу был другом моего отца, и я относился к нему с благоговением. Когда я упомянул об оскорбительном жесте, которым мистер Бёрк сопроводил свой приказ удалиться, Стэнбоу побледнел.

— Он действительно это сделал? — усомнился капитан.

— Он это сделал, сэр, — холодно подтвердил я.

— Но вы ему простили, не так ли? Он же сумасшедший!