Приключения Гомера Прайса

Конечно, и некоторые из мужчин – наиболее наблюдательные, такие, как, скажем, Гомер – поняли, что придумала мисс Тервиллигер для того, чтобы добиться победы. Но они почти ни словом не обмолвились об этом, а если их языки и развязались, то лишь после того, как мисс Тервиллигер согласилась выйти замуж за дядюшку Телемаха. Это случилось через неделю после закрытия ярмарки. Свадьбу закатили на славу, и самым почётным гостем был шериф.

Дядюшка Телемах и его жена давно уже уехали посмотреть на Ниагарский водопад, а гости всё ещё пили пунш в их доме и ели свадебный пирог и пончики, не говоря уже про знаменитых жареных цыплят.

– …Да, – сказал шериф Гомеру на пятый день празднования. – Свавная была сладьба… то есть я хотел сказать – славная свадьба. Ничего не скажешь.

Он обсосал грудную косточку очередного цыплёнка, взял двумя пальцами дужку – некоторые называют её «бери да помни», – повертел в руках и вздохнул. Но он недолго оставался печальным – через минуту взор его прояснился, и шериф сказал:

– А ты знаешь, они пригласили меня обедать у них каждый четверг.

И ещё через минуту он добавил:

– Я думаю, это будет очень порошая хара… то есть я хотел сказать – хорошая пара. Они вместе пойдут по жизни, собирая верёвки.

– Да уж, – сказал Гомер, – теперь их никто на свете не обгонит.

– Ты прав, парень. Никому не намотать столько верёвок, сколько у них у двоих… А я, пожалуй, начну теперь собирать бумажные мешки или эти… как их… каночные брышки… то есть я хотел сказать – баночные крышки!

Сентербергский мышелов

После закрытия ярмарки жизнь в городе Сентерберге вошла в обычную колею. Гомер и его друзья снова сосредоточили главные силы на арифметике и баскетболе, а взрослые занялись своими делами и старались их вести так, чтобы во всём была тишь да благодать. До выборов в городское управление оставался месяц с лишним, и сторонники Демократической и Республиканской партий ещё не начали спорить о том, как лучше управлять городом. Члены Женского клуба тоже пока ни с чем не боролись, дядюшка Одиссей не приобретал новых автоматов для своего кафе… Словом, ничего нового не происходило и не о чем было людям посудачить, поразмыслить, посплетничать… Не о чем, кроме погоды, кинофильмов и последних фасонов дамских шляп, а этого хотя и не так уж мало, но всё же недостаточно.

Дядюшка Одиссей, шериф и все остальные, кто любил собираться в парикмахерской, давно уже ломали голову, о чём бы ещё потолковать и как бы убить время до выборов.

Правда, иногда, особенно по утрам, их беседа становилась довольно оживлённой. Так случилось и в тот описываемый нами день, когда шериф, весь сияющий, вошёл в парикмахерскую и заявил:

– А я надел сегодня берстяное шельё… то есть я хотел сказать – шерстяное бельё. С утра было страшно холодно.

– Да ну? – удивился дядюшка Одиссей. – Разве? Надо сказать Агнессе, чтобы достала и моё.

– Что касается меня, – сказал парикмахер, – я не надену тёплого белья ни за какие деньги! От него всё тело зудит…

И они заспорили на целый час, если не больше. Потом их разговор, естественно, перескочил на шерстяные носки, ботинки, галоши, а отсюда и рукой подать до грязи, которая на дорогах, в коровниках, в курятниках… Потом наступило длительное молчание. Городские часы показывали всего половину одиннадцатого, а беседа уже иссякла. Говорить было абсолютно не о чем. Оставалось лишь глазеть через витрину парикмахерской на улицу.

– Вон доктор Пелли пошёл, – проговорил парикмахер. – Кто-то заболел, наверно… Интересно, кто?

– Может, обморок у жены судьи, – предположил шериф.

– В семье Колби ожидают ребёнка, – сказал дядюшка Одиссей. – Я спрошу сегодня у Агнессы. Она всё разузнает.

– Далси Дунер идёт, – сказал шериф. – Он уже три года как без работы.

За окном прошли несколько ребят.

– В школе, должно быть, большая перемена, – сказал дядюшка Одиссей.

И немедленно вслед за этими словами в парикмахерскую вошёл Гомер, поздоровался и сказал:

– Дядюшка Одиссей, меня послала тётя Агнесса. Она велела вам сейчас же идти домой и помочь ей подавать дежурное блюдо.

Дядюшка Одиссей вздохнул, поправил свой белый колпак и уже приподнялся было с парикмахерского кресла, как вдруг шериф приложил ладонь к уху и сказал:

– Слышите?.. Что это?

Дядюшка Одиссей перестал вздыхать и прислушался. То же сделал и парикмахер.

Шум (он больше походил на треск) сделался громче, и вот из-за угла выполз и задребезжал по городской площади странного вида автомобиль. Наблюдатели из окна парикмахерской глазели, разинув рты, на то, как он сделал один круг по площади, потом второй и после третьего весь затрясся и остановился наконец перед самыми дверями кафе дядюшки Одиссея.

Автомобиль был таким древним, что его хоть в музее показывай. Вместо кузова на нём стояло какое-то страшное оборудование, видневшееся из-под старого, замызганного брезента. Но не это заставило Гомера, и шерифа, и дядюшку Одиссея, не говоря уже о парикмахере, широко разинуть рты и долго не закрывать их. Нет! Больше всего их поразил вид самого водителя.

– Ух ты, какая бородища! – воскликнул Гомер.