Приключения Конан Дойла

Но если в литературном плане дела шли неважно, то на полемику в прессе сил у Дойла хватало с избытком: весной 1912-го он вступил в жаркую публичную схватку с другим мастером пера, своим другом и дальним соседом Бернардом Шоу. Предметом дискуссии явилась гибель “Титаника”. Ночью 14 апреля 1912 года лайнер пароходной компании “Уайт Стар” во время первого же рейса столкнулся с айсбергом в Северной Атлантике и затонул. Погибли более полутора тысяч человек — пассажиры и члены экипажа. Среди них был У.Т. Стед, редактор “Ревью оф ревьюз”, с которым в свое время Дойл яростно спорил по поводу войны в Южной Африке. Газеты всего мира наперебой писали о героизме и самопожертвовании, о том, как люди уступали другим свои места в спасательных шлюпках, публиковали отчеты выживших, и все без исключения упоминали о том, как корабельный оркестр продолжал играть, пока холодные волны не сомкнулись над огромным лайнером.

В начале мая Шоу решил, что с него довольно. Он полагал, что катастрофа стала следствием полного хаоса и неразберихи, что это постыдный, безобразный факт, о чем и написал блистательную статью, опубликованную в “Дейли ньюс” 14 мая. Там было сказано, что пресса превратила трагедию в романтическую сагу о национальном героизме, а между тем она не что иное, как позор и бесчестье. Капитан потерял корабль, потому что “осознанно шел между ледяными полями слишком быстро”; лодки, в которых были свободные места, боялись подходить близко к барахтавшимся в воде людям; оркестр играл, но лишь для того, чтобы пассажиры третьего класса не впали в панику и не бросились к шлюпкам. “К чему вся эта отвратительная, нечестивая, бесчеловечная, тщеславная ложь? — спрашивал он. — Перед лицом такой катастрофы смиряются самые надменные гордецы и мрачнеют самые заядлые шутники… А у меня она вызвала ощущение сильнейшего раздражения, едва ли не национального позора”.

Это было чересчур для такого сверхпатриота, как Дойл. Уж он-то, окажись с семьей на “Титанике”, без сомнения, сначала убедился бы, что жена с детьми благополучно сели в шлюпку, а потом спокойно пошел на дно вместе с кораблем. 20 мая “Дейли ньюс” напечатала его длинный эмоциональный ответ.

Он обвинял Шоу, что тот избирательно использует факты, подгоняя их под свою — в высшей степени спорную — точку зрения. “А что касается общего обвинения — что нация воспользовалась случаем прославить британский характер — мы и впрямь были бы никудышными людишками, если бы не почитали мужество и дисциплину в наивысших их проявлениях”. И напоследок не преминул уколоть оппонента: “Грустно видеть, как человек, одаренный огромным талантом, тратит его, возводя хулу и напраслину на собственный народ”.

Шоу вернул удар два дня спустя: “Господа, я надеюсь уговорить моего друга сэра Артура Конан Дойла, когда он уже выплеснул из души свой романтический, горячий протест, прочесть мою статью еще раза три-четыре и затем вторично высказаться по данному вопросу. Поскольку ни один разумный человек не может всерьез оспаривать ни единого ее слова”. Шоу защищался энергично и непримиримо. “Капитан “Титаника” не совершал, как это кажется сэру Артуру, никакой “ужасной ошибки”. Нет, никаких ошибок. Он превосходно знал, что льды — та единственная опасность, которая может оказаться смертельной, и, зная это, все же рискнул и проиграл”. Конан Дойл не собирался “вторично высказываться по данному вопросу” и завершил дебаты, высказав кое-что о самом Шоу: “Худшее, что я могу сказать о м-ре Шоу, — в списке его блестящих талантов недостает умения беспристрастно оценивать факты. А равно недостает такта или, может быть, доброты — словом, того, что не позволяет без нужды оскорблять чувства других людей”.

Очень скоро “умение беспристрастно оценивать факты” понадобилось и самому Дойлу. Его по-прежнему одолевали просьбами: раскрыть преступление, найти пропажу или восстановить справедливость. История с Эдалджи закрепила за ним репутацию защитника угнетенных, но оправдывать это звание он не спешил, пока в 1912 году не столкнулся с делом Оскара Слейтера. Заступничество Дойла вызывает тем большее уважение потому, что обвиняемый, “изрядный мерзавец”, был ему весьма несимпатичен. Но, как позже писал Дойл, “невозможно было, ознакомившись с фактами по делу Оскара Слейтера, осужденного высоким судом Эдинбурга в мае 1909 года, не испытать глубокого недоумения от того, как велся процесс, и быть уверенным, что не была допущена судебная ошибка”.